Навье и новь. Книга 1. Звездный рой
Шрифт:
– Молчи, недоросль, когда не понимаешь: мы обетование доброе ищем, Богом нам завещанное. А эта голытьба всю жизнь от дури своей мечется. И раньше-то жить не могла, а теперь и подавно.
Стоит внук в носу ковыряет, ещё не осознала душа мальца, что отца его только что схоронили. Одно понимать стал: был дед силой, а теперь вот дядьки на конях под разными знамёнами – они теперь сила. Разная сила, потому что знамёна у них тоже разноцветные, и так как дед его силу ту обронил, они теперь из-за неё и дерутся, каждый себе её тащит.
А деду только
После того как его обоз значительно облегчился, Иосиф заметил значительное увеличение скорости бегства. Его исхудавшая на подножном корму лошадёнка буквально ворвалась на окраины древнего Эривана.
Тут он резко и решительно натянул поводья – дальше, за горами, была чужая и страшная Турция, с её ятаганами и магометанской непримиримостью.
Дальше куда бежать?!
Иосиф огляделся по привычке, приметил вывески многочисленные, людей озабоченных, о делах-делишках разговаривающих и понял: жизнь и тут можно устроить, хватит бежать. И, как когда-то, начал с господ. Быстро определившись, кто тут новая власть, пошёл на поклон.
Встретили его строго, однако, проведав, что человек грамотный посоветовали идти к ним в контору:
– Бумаги выправлять, да и вообще дела вести. Нам, сам видишь, некогда – революция.
Контор тогда много всяких развелось – новая власть себя искала, определялась, ревкомы, комбеды, перечислять можно долго.
Если не идейный – иди, устраивайся и с голоду не помрёшь. Многие так и поступали, для них революция, конечно, неудобство и определённые лишения, но как говориться, каждая драка миром заканчивается. Подерутся, кровью умоются и снова тихо.
Кто-то кого-то пришиб, не без этого, наше дело сторона, поглазели и по делам своим разошлись.
Контору Иосиф покидал ободрённым и перерождённым – теперь он навсегда стал Татьавосовым, сославшись, что прежние документы утеряны в дороге, он тут же прозвище, некогда обидное, поразмыслив, взял за новую фамилию.
Так вздорный острослов Матвей, сам того не подозревая, стал кумом своему бывшему заимодавцу.
Революции – это где-то там, – решил Иосиф, наблюдая жизнь, – среди людей мало чего поменялось, как жили, так и живут.
Можно и нужно жить и при новых-то властях, радовался он, устраиваясь в новом кресле делопроизводителя и к нему, как и прежде, потянулись просители. По тому, кто и как входил к нему, как робко тёрся о притолоку у входа или бил по его столу он и определялся, кто нынче власть, тогда и в его голосе появлялась твёрдость, а в исполнении обязанностей ревность.
И сам не заметил того, как стал проникать уважением к человеку работящему. Ишь, как оно обернулось-то – он теперь власть и есть.
– Учи грамоту, – поучал внука дед, – грамота она учит, как за сохой не стоять и в то же время сытым быть. И не ленись!
Внук жадно грыз дефицитный тогда сахар и соглашался.
Многое
Выложенные камнем улочки, вьющиеся по горным склонам словно выросли из древних троп, по которым бродили пастухи и кочевники, передавая предания старины у костра.
Зачем строят люди на века, когда сами в суете живут, сиюминутным, – думает, наверное, старый город и вздрагивает, предчувствуя грядущие потрясения.
Устоять бы…
Когда что-то случается, люди в панике оставляют уютные дома, прижимаются в поисках живительного тепла, но стоит тревоге чуть-чуть утихнуть, тут же забывают навеянное бедой откровение.
Тащат свой скарб, прихватывая и чужой, оставшийся без хозяина, обратно за глухие стены.
Революция всколыхнула судьбы, вытряхнула из прежнего подбоченившегося бытия на смутное раздолье под новое солнце. Думаете, заметили? Единицы. Единицы обратились к новому солнцу со светлой улыбкой, приняли надломленный хлеб, поделенный рукой заботливой, и от вина не захмелели.
Многие ели и вздыхали о чём-то потаённом, о чём обычно вслух не говорят, когда все собрались не погалдеть, стараясь перекричать ближнего, а послушать и осознать новь.
Посидят, пожуют и возвращаются к своим домам и очагам. Солнце будет всходить, обегать небосвод, чтобы вечером окраситься прощальным брезгом, и так день за днём.
В петушином крике ничего не изменилось; вставай, рассвет проспишь. А ему в ответ: никуда он не денется. И то верно. Солнце новое – будни прежние.
Давно покоится на древних холмах Армении тело Иосифа. Внук вырос, обучился грамоте уже в советской школе и, в отличие от деда, воспринимал жизнь с тем здоровым любопытством, без лишних вопросов, присущим молодости. А дед так до конца жизни и обрёл странную привычку постоянно вздыхать.
– Ты чего, дед? Мы завтра всем классом решили…
Внук, вдохновляемый ежедневными открытиями, рассказывал старому Иосифу о пионерских кострах, о майских демонстрациях, да о многом о чём рассказывал, а Иосиф сидит сгорбленно и вздыхал. Внук махнёт рукой: слушатель из тебя, дед, никудышный, ему о радостном, а он…
И убежит к друзьям.
Но вот образование получено, аттестат на руках, вечерняя зорька ещё продолжает будоражить воображение, ещё манит свободой цветных облаков, но прежде занимает день, в котором дряхлый, но сильный опытом прошлого – дед. Он крепко берёт за руку подросшего внука и приводит в контору:
– Вот это место меня надёжно кормило, чего и тебе желаю. А я, ты знаешь, плохого не желаю. Я начинал со скромного пайка, сейчас сытнее будет.
Начальство новичка приняло благосклонно, Иосифа ценили за ум знающий подход к людям.
– Мой внук вас не разочарует.
Передав по наследству все свои дела и надежды, старый Татьавосов ещё ниже согнулся к земле, из квартиры выходил редко и вскоре представился. Ему и раввина нашли в древнем городе. Но прежде раввина он велел позвать внука.