Наводнение (сборник)
Шрифт:
— Не усложняй! Все может выглядеть значительно проще. «Кирпич» — это его кличка?
— Да. Как видите, у него и кличка есть. А что же вдова?
— Алина Максимовна, как мне сообщили, мужественная женщина. Самообладания не потеряла. Готовится к похоронам мужа. Я решил сегодня ее в прокуратуру не вызывать. Ты съездишь к ней.
Фризе согласно кивнул.
Прокурор помолчал, потом спросил:
— Володя, что ты обо всем этом думаешь?
— Ума не приложу! — искренне отозвался Фризе. — Если бы не отравление Уткина, еще можно было строить какие-то домыслы! А так…
— Что показала экспертиза?
— Быстродействующий яд семейства
— Унес преступник?
— Черт его знает, кто унес! — в сердцах сказал Фризе и посмотрел на шефа. — Ну, я поеду, Олег Михайлович? У меня сегодня машина на профилактике.
Последнюю фразу Владимир произнес с намеком. Вдруг шеф расщедрится и предложит свою. Но Олег Михйлович коротко бросил:
— Поезжай.
Когда Фризе направился к двери, прокурор неожиданно спросил:
— Володя, эти санитары из морга так много зарабатывают, что позволяют себе пробавляться датским пивом?
Фризе только пожал плечами.
«ТИХОЕ ПРИСТАНИЩЕ»
В Москве опять потеплело. На мостовых и тротуарах стояла каша из воды и снега. Сухими и чистыми добирались до места назначения лишь самые ловкие пешеходы, умевшие ускользнуть от потоков грязи, рвущейся из-под машин.
В электричку Фризе сел с мокрыми ногами. Он посмотрел на часы — половина одиннадцатого. Берта, наверное, уже приняла душ и, надев свой черно–белый махровый халат, пьет кофе со сливками. «Я бы сейчас выпил еще и рюмку коньяку, чтобы не простыть, — помечтал Владимир, закрыв глаза. — А потом на часок в теплую постель».
Он открыл глаза. Низко слоились серые облака. Наполовину упрятанный за ними Университет потерял свое первозданное изящество и выглядел разлапистым пеньком. На пригородных грязных платформах дожидались своих электричек неприветливые хмурые люди. Фризе подумал про Кирпичникова. У того тоже было хмурое злое лицо. Туповатый взгляд, который ввел следователя в заблуждение. Выстрел вдовы Мавриной снес санитару полголовы. Выстрел дуплетом. И второй дуплет — в течение суток убиты два санитара из кооператива «Харон». Или из малого предприятия «Харон»? Разница между двумя этими новыми формами собственности казалась Фризе призрачной.
Убиты не просто два санитара, а напарники. Невольно Фризе начал думать, что такое совпадение не случайно, что, как бы по–разному они ни погибли, причина их смерти одна. Едва подумав об этом, он тут же себя остановил: если убийство Уткина выглядит преднамеренно, то смерть Кирпичникова — случайна. И, главное, она легко объяснима. Побывав в богатом доме, санитар решил поживиться. Залез вечером, но его спугнули. Полез ночью. Какое-то маниакальное стремление ограбить дачу во что бы то ни стало. Непомерная жадность? Нет! Никакой вор не полезет в один дом за одну ночь дважды. Прежде следует хорошенько оглядеться. А ведь Кирпичников, к тому же, утром вел душеспасительную беседу со следователем. Мог бы и насторожиться. Он же от следователя спокойно сбежал. Зачем же он стремился побывать на даче? Попасть под картечь Алины Максимовны? Настоящий вор себя так не повел бы, а был ли он настоящим вором?
Во всей этой истории Фризе настораживала разнокалиберность действующих
Сквозь треск и шипение поездной трансляции донеслось что-то отдаленно похожее на слово «Переделкино».
«Хватит утомлять себя всякой ерундой, — решил Фризе. — Я должен предстать перед вдовой хоть и с мокрыми ногами, но со светлой головой». Он придерживался теории, что преступление может быть раскрыто лишь в процессе накопления информации. Нет информации — нечего выстраивать версии. Под ними нет фундамента. Накопление информации — ключ к разгадке. Как в растворе, насыщенном солью, начинают выпадать кристаллики, так и в голове следователя, обладающего подробной информацией, вызревает одна–единственная, ведущая к разгадке, версия. И нечего распыляться!
Сойдя с платформы, он двинулся по скользкой тропинке вдоль узкого шоссе, миновал кладбище на взгорке, лесопилку. У ограды Дома творчества писателей спросил пожилого мужчину в красивой дубленке, как найти дачу Маврина?
— Налево, вдоль ограды, пятьсот метров. Увидите двухэтажные хоромы. Там и обитал классик.
Фризе поблагодарил.
— Да знаете ли вы, что он умер? — решил уточнить обладатель дубленки.
— Знаю.
— Вот видите, и классики не вечны, — сказал мужчина вдогонку. Фризе почудилось в его голосе скрытое удовлетворение. Похоже, мужчина был тоже писатель.
Идя к дому Маврина, следователь пытался вспомнить, читал ли что-нибудь из книг умершего. Названия вспомнил тут же — они были постоянно на слуху. О книгах Маврина писали, по ним снимались фильмы, ставились радиоспектакли. Высокая, худая фигура Маврина, его породистое умное лицо постоянно мелькало на экранах телевизора в хроникальных кадрах.
Фризе остановился перед входом в дом, который удивительно подходил под определение «хоромы». С башенками, верандами, эркерами, пилястрами, балкончиками — дом выглядел франтом на фоне стройного сосняка. На стене красовалась табличка с названием «Тихое пристанище». Владимир Петрович мельком оглядел окна — одно из них, на балконе, было занавешено чем-то белым, — и, вздохнув, позвонил. Содержание книг Маврина он так и не вспомнил. Полутора километров дороги ему для этого не хватило.
Открыла дверь молодая женщина. Вернее, Фризе в первый момент показалось, что она молода, на самом деле ей было не меньше сорока. Она принадлежала к той породе московских красавиц, возраст которых трудно определить. Эти женщины всегда чьи-нибудь жены — крупных начальников, преуспевающих дельцов, удачливых писателей. То ли они такие сытые и гладкие, потому что «чьи-то жены», то ли «чьи-то жены», потому что сытые и гладкие. Фризе подозревал, что такая порода «московских красавиц» выведена за долгие годы советской власти, как, например, «буденновская» порода лошадей.
Владимир Петрович предполагал, что увидит, если не убитую горем вдову, то хотя бы скорбящую женщину. Он приготовился принести извинения за свой несвоевременный визит, но при виде следователя красивые губы вдовы тронула едва заметная улыбка и она приветливо сказала:
— О! Какой мужчина пожаловал ко мне в гости! А я боялась, что кофе придется пить в одиночестве.
Фризе такая улыбка была хорошо знакома. Она могла означать все, что угодно: иронию, восхищение и просто врожденную благожелательность.