Наводнение (сборник)
Шрифт:
В конце коридора хозяйка открыла одну из дверей. Как и все двери в этом доме, она была сделана из дуба и выглядела неприступной. Остановившись на пороге, Маврина пропустила следователя в комнату. Искоса взглянув на хозяйку, Фризе понял, что приветливый ровный голос Алины Максимовны в разговоре с Убилавой, почти светская беседа с ним за кофе, умело положенная косметика и пребывание в прекрасной форме, все это — неимоверные усилия воли, многолетняя привычка не распускаться. Сейчас лицо у нее выглядело застывшим и отрешенным.
Светлый отлакированный паркет в комнате был затоптан грязными
— Потопталась здесь милиция?
— Да. Снимали отпечатки, слепки следов.
— А разбитая лампа? — Фризе внимательно, метр за метром, ощупывал взглядом комнату.
— Наверное, свалил ветер. Когда я была здесь первый раз, все стояло на месте. Только разбито окно и снег на полу. Я ничего не трогала — закрыла комнату на ключ и ушла.
— Что отсюда пропало?
— По–моему, ничего. Я не проверяла. Да здесь и нет ничего ценного. Комната для гостей. Кровать, письменный стол… — она сделала широкий жест рукой, словно призывала следователя убедиться, что в комнате действительно нет ничего ценного.
Фризе остановился у разбитого окна. Рама была распахнута и тихо поскрипывала от гулявшего по дому сквозняка. За окном стоял сосновый лес.
— Эта сторона дома противоположная улице? — спросил Фризе. — Самая глухая?
— Да. Там дальше парк.
— И если хочешь подойти к дому незаметно, лучше идти со стороны парка? К окнам этой комнаты?
— Не очень-то приятно лазать по сугробам.
— Куда выходит балкон в кабинете мужа?
— На противоположную сторону. К дороге. Поднимемся, посмотрим? — Алина Максимовна закрыла комнату на ключ, подергала за ручку — проверила, надежно ли?
Кабинет Маврина был просторным и светлым. Две стены занимали шкафы с книгами, на третьей висел портрет писателя, перевитый наискось черной лентой. Портрет показался Фризе неудачным слишком застывшими и самодовольными были черты лица. И только острые, маленькие глаза, казалось, знали цену каждому, кто входил в этот кабинет.
Владимир Петрович прошелся вдоль шкафов. В одном из них пестрели издания «Академии».
Балконная дверь была завешена белой скатертью. Владимир Петрович слегка отвел ее. Выбитые стекла, расщепленные переплеты рамы. Кусок рамы аккуратно выпилен. «Коллеги всерьез поработали», — подумал Фризе. На раме, на битом стекле, на бетоне балкона виднелись бурые пятна крови. Метрах в тридцати от дома проходила дорога. Территория участка была отгорожена высоким — метра два, не меньше — забором. В заборе — калитка с крепкими засовами.
Фризе опустил скатерть, повернулся к Мавриной. Она сидела на диване под портретом мужа.
— Отсюда я стреляла. Навскидку. Я кажусь вам циничной?
— Вы закрыли на ночь калитку? — оставив без внимания ее вопрос, спросил следователь.
— Конечно. И вечером калитка была заперта. Но замки и калитки — для честных людей.
— В какой комнате умер ваш супруг?
— Вот здесь. — Алина Максимовна протянула руку и осторожно дотронулась до массивного кожаного кресла. — Когда
Фризе слушал, не перебивая.
— Я постелила на диване и подошла к нему. — Алина Максимовна закрыла глаза ладонью, но тут же опустила руку. — Он был еще теплый. И вы не поверите — улыбался.
Фризе рассеянно разглядывал корешки книг, бронзовые статуэтки на многочисленных столиках и тумбочках. Потом достал из кармана визитную карточку и, секунду поколебавшись, приписал на ней свой домашний телефон.
— Алина Максимовна, я вам и так надоел, но если будет что-то новое, позвоните.
— Обязательно позвоню, Владимир Петрович.
«Даже не спросила, каких новостей я от нее жду», — думал Фризе, выходя из дома. Он внимательно осмотрел калитку, прошел вдоль зеленого забора: никаких свидетельств того, что кто-то недавно перелезал через него. Ровная цепочка неторопливых следов по периметру участка говорила о том, что оперативники, приезжавшие на происшествие, знали свое дело. Стоя у забора, Фризе внимательно оглядел фасад дачи. На балкон можно было забраться по густо разросшимся веткам дикого винограда. Он решил проверить свое предположение и пошел к дому напрямик, по снежной целине. И под балконом поддал ногой какую-то банку, запорошенную снегом. Это оказалась банка из-под пива «Туборг». Фризе постоял минуту в задумчивости — по закону ему следовало найти сейчас понятых и в их присутствии изъять банку, как вещественное доказательство. Иначе она не может фигурировать в суде, как подтверждение того, что и банку отравленного пива санитар Уткин мог взять в доме Мавриных. Фризе усмехнулся. Это доказательство для людей без воображения. Любой умный человек сможет найти десяток убедительных причин, чтобы вызвать к нему недоверие. Заявит, например, что я подкинул банку и только после этого пригласил понятых. И еще — Владимиру совсем не хотелось до поры до времени посвящать хозяйку дачи в свое открытие. Поэтому он достал из кейса конверт и осторожно упаковал в него банку.
Со станции Владимир позвонил Мавриной. Номер был долго занят — Фризе даже пропустил одну электричку, — наконец, спокойный голос произнес «да».
— Алина Максимовна, надоевший вам следователь Фризе.
— Слушаю, Владимир Петрович. Вы что-то забыли спросить?
«А она даже запомнила мое имя», — усмехнулся Фризе.
— Забыл, Алина Максимовна, не сердитесь. Ваш супруг пил датское пиво? Баночное, «Туборг»?
— Какой странный вопрос! — в голосе Мавриной не было недовольства, только удивление. — Алеша не пил ни датское, ни жигулевское. Нет, нет, в нашем доме пиво исключалось.
— Она красива? — спросил прокурор, когда Владимир зашел к нему на следующий день, чтобы доложить о поездке в Переделкино.
— Хорошо ухоженная московская дамочка. — Фризе пожал плечами и почувствовал, что краснеет. — Лет сорока.
— Ого! А Маврин праздновал семидесятипятилетие. — Олег Михайлович взял со стола «Литературку», где был напечатан некролог. — Породистое лицо. Наверное, от женщин не было отбоя?
— Алина Максимовна его вторая жена, первая умерла.