Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией
Шрифт:
Китайское вмешательство в дела Кореи вовсе не означало улучшения управления. В начале 1890-х гг. засуха, обременительные налоги и коррупция привели к восстанию под предводительством реформистской секты Тонхак на юге {543} . [72] Когда весной 1894 г. восставшие захватили столицу провинции, король Коджон обратился в Пекин за военной помощью. Ли Хунчжан отреагировал быстро и, проинформировав, согласно условиям соглашения с Японией, надлежащим образом Токио, отправил на полуостров 1500 солдат [73] . По тому же соглашению обе подписавшие стороны могли отправить войска в Корею в случае беспорядков, и Япония мгновенно воспользовалась этим положением, направив собственное войско в беспокойное королевство. К 20 июля 1894 г. обе империи находились в состоянии войны {544} .
72
Хотя тонхаки были ярыми националистами, некоторые все же усматривают в восстании японскую руку. См.: Morse H.
73
Тяньцзиньский договор был подписан в апреле 1885 г. Ито Хиробуми и Ли Хунчжаном, с тем чтобы разрешить спор, возникший после неудачного переворота 1884 г. По этому соглашению и Китай и Япония должны были вывести свои войска из Кореи, и королевство могло приглашать военных инструкторов только из третьих стран. Однако в случае беспорядков подписавшие договор страны сохраняли право отправить войска в регион, при условии извещения другой стороны. Текст договора см.: Cordier.Histoire des relations. Vol. 3. P. 221-222; Brandt M. von,Drei Jahre ostasiatischer Politik 1894-1897. Stuttgart, 1898. S. 221-223.
Чиновники российского МИДа уже некоторое время знали, что в Корее назревают проблемы. В начале февраля слухи о подготовке восстания на полуострове дошли до российского посла в Токио Михаила Александровича Хитрово {545} . Через месяц Кассини сообщил: «… вся Корея с некоторого времени охвачена глухим, но постоянно возрастающим возбуждением, которое легко может перейти в открытые беспорядки», что, как он опасался, может привести к китайскому и японскому вмешательству {546} . Тем временем в Сеуле временный поверенный в делах России Карл Иванович Вебер сначала принял заверения корейского министерства иностранных дел, что оснований для беспокойства нет, и сообщил об этом своим начальникам {547} . Но к 20 мая Вебер тоже встревожился. «Волнение в Южной Корее принимает более серьезный оборот, — телеграфировал он. — Возможно вмешательство Китая. Будет полезно послать военное судно, следить за движением» {548} .
В Петербурге просьбу Кассини передали флоту, но по поводу ухудшившейся ситуации в Корее больше ничего предпринято не было {549} . В то время когда китайские и японские войска сходили на берег королевства, Ли Хунчжан попытался заручиться поддержкой России в этом кризисе {550} . Сначала Гире обрадовался возможности усилить влияние своего правительства в регионе и, что могло быть еще важнее, «предупредить возможность вмешательства Англии» {551} . Однако, когда японский министр иностранных дел Муцу Мунемицу твердо отклонил приглашение Хитрово сесть за стол переговоров, Гире не стал настаивать {552} . Хотя Николай Карлович и был обеспокоен вероятностью войны, он не хотел, чтобы его страну считали приспешницей Китая [74] . Как он предупреждал своего представителя в Пекине, явное активное вмешательство могло бы привести к тому, что «мы легко очутились бы, помимо нашей воли, открытыми противниками Японии под знаменем Китая и хитрого печилийского вице-короля» (т.е. Ли Хунчжана) {553} . На какое-то время Россия ограничится объединением дипломатических усилий с Британией и другими крупными европейскими державами в целях разрешения конфликта {554} .
74
Гирсу также могла не нравиться дипломатическая двойная игра, которую вел Ли Хунчжан. И Хитрово, и граф Дмитрий Капнист, глава Азиатского департамента МИД, обвиняли Ли Хунчжана в обмане, и Гире, вероятно, был прекрасно осведомлен о том, что китайский чиновник играл в такие же игры с Британией. См.: Там же. С. 18 (М.А. Хитрово — Н.К. Гирсу, телеграмма, 13 июня 1894 г.); Там же. С. 21 (Д.А. Капнист, служебная записка, 18 июня 1894 г.).
Осторожная позиция, занятая правительством Александра III, когда между Китаем и Японией в июле 1894 г. разразилась война, была подтверждена на особом совещании 9 августа [75] . Оно проходило под председательством министра иностранных дел с участием его коллег из министерств военного, морского и финансов — Петра Ванновского, Николая Чихачева и Сергея Витте соответственно, а также двух высокопоставленных дипломатов — товарища министра Николая Шишкина и главы Азиатского департамента графа Дмитрия Капниста.
75
В самодержавной России император мог созвать особое совещание министров и других высокопоставленных чиновников для обсуждения важных вопросов. Хотя последнее слово оставалось за царем и он часто отвергал сове ты, которые ему давали министры, протоколы этих совещаний хорошо отражают официальную идеологию. См.: Емец В.А.Механизм принятия внешне политических решений в России до и в период Первой мировой войны // Первая мировая война: Дискуссионные проблемы истории / Ред. В.Л. Малков, Ю.А. Писарев. М., 1994. С. 60—64. Протокол совещания 9 августа можно найти в издании: Первые шаги русского империализма на Дальнем Востоке. С. 62- 67 (Журнал особого совещания 9 (21) августа 1894 г.).
В начале совещания Николай Гире подвел итог уже происшедших событий. Не называя агрессора, он объяснил, что причиной войны являлось длительное соперничество между Китаем и Японией из-за полуострова. Гире отметил свои усилия по обузданию конфликта и выразил разочарование по поводу того, что Токио отверг предложение Хитрово выступить посредником. Николай Карлович заключил, что Россия должна придерживаться строгого нейтралитета. Но при этом он добавил, что захват юга Кореи Японией будет опасен для России. Поэтому было важно сохранить
Его коллеги в основном согласились, хотя министра финансов Сергея Витте беспокоила Великобритания и «проявления ее честолюбивых замыслов», а военный министр Ванновский предложил направить дополнительные войска к корейской границе {555} . Что касается захвата территорий, то, когда был поднят вопрос о корейском порте, морской министр, адмирал Николай Чихачев, выступил против этой идеи. На полуострове были прекрасные якорные стоянки, но Чихачев утверждал, что бремя защиты новой базы сведет на нет все ее преимущества. После кратковременного обсуждения было принято решение одобрить курс Гирса, и в течение последующих нескольких месяцев Петербург оставался в стороне от конфликта {556} .
Из-за близости России к этому региону ее ставки в этом конфликте были выше, чем у какой-либо другой европейской державы, и впоследствии многие критиковали ее за бездействие. Один дипломат с большим опытом работы в Азии жаловался, что «полностью отсутствовала какая-либо ясная концепция того, какими должны быть цели нашей дальневосточной политики» {557} . [76] На самом деле политическая ситуация 1894 г. только обострила сложное положение, в котором находилось Министерство иностранных дел Александра III [77] . В течение нескольких месяцев император был серьезно болен. Он умер в октябре того же года. Семидесятилетний Гире тоже болел, и в результате русская дипломатия оказалась в руках его не очень способного товарища Николая Павловича Шишкина {558} .
76
Один из высокопоставленных британских чиновников выразил удивление тем, что через два месяца после начала войны у русского посла в Лондоне все еще «не было инструкций относительно Китая» (Neilson К.Britain and the Last Tsar: British Policy and Russia, 1894-1917. Oxford, 1995. P. 149).
77
По мнению Рыбаченок, осторожность Петербурга могла проистекать из слабости военного положения России на Дальнем Востоке. Тихоокеанская эскадра была в два раза меньше британского флота в регионе, армия была до вольно слаба, и поскольку до завершения Транссибирской магистрали оставалось еще как минимум пять лет, снабжение тоже оставляло желать лучшего. См.: Рыбаченок И.С.Союз с Францией во внешней политике России в конце XIX в. М., 1993. С. 36.
Начало военных действий не вызвало в Петербурге ощущения кризиса. В модном обществе шутили: «La chicor'ee m'int'eresse plus que la Cor'ee» («Меня больше интересует цикорий, чем Корея») {559} . Токио изо всех сил старался убедить западные державы в том, что Япония не стремится аннексировать королевство {560} . Так или иначе, вместе с большинством европейских наблюдателей российские государственные деятели считали, что в войне победит Китай, а Восточная Азия останется почти такой, как была прежде. Даже Хитрово предсказывал поражение японцев. «Успех они могут иметь разве кратковременный, в конце одолеют китайцы», — писал он в июне 1894 г. {561} . [78] Со времен илийского кризиса оценка военного потенциала Китая почти не изменилась. Но хотя аналитики разведки признавали, что у цинской армии плохое командование и недостаточное вооружение, они по-прежнему уважали огромные размеры империи {562} .
78
Даже после первых побед японцев в Корее посол Великобритании в Пекине сэр Николас О'Коннор все равно полагал, что «китайская наковальня в конце концов непременно сломает японский молот» (Chirol.Fifty Years. P. 181). См. также: Bevehdge.Russian Advance. P. 94; Langer.Diplomacy. Vol. 1. P. 174,
События в Корее вскоре показали, что такие взгляды были весьма ошибочны. Еще до официального объявления войны в июле японские войска вошли в столицу и захватили королевский дворец. В начале сентября две противостоящие державы сошлись в крупном сражении в Пхеньяне, в результате которого китайцев оттеснили через реку Ялу на их собственную территорию {563} . В то время как Первая армия маршала Ямагата теснила цинские войска вглубь Маньчжурии, Вторая армия под началом маршала Ояма высадилась на Ляодунском полуострове и быстро захватила стратегически важную базу Порт-Артур. К январю 1895 г. японские войска также захватили военно-морской оплот Вейхайвей на северной оконечности провинции Шаньдун, который, как и Порт-Артур, контролировал морские подходы к китайской столице. Этот шаг выглядел почти излишним, потому что контроль над морем был уже установлен в начале сентября, когда китайская эскадра отступила в Желтое море под напором гораздо более легкого японского флота. Еще до падения Вейхайвея Китай принял решение направить миссию мира в Японию {564} .
Своим плачевным выступлением и на суше, и на море Китай заслужил презрение русских наблюдателей. В ноябре сразу после сражения в Пхеньяне военный атташе полковник К.И. Вогак писал, что китайцы были «ниже всякой критики», и добавлял: «Китайские войска, не исключая генералов и офицеров, [это] толпы всякого сбора, которыя не заслуживают даже и названия солдата». Когда их атаковали японцы, они, «видимо, думали только о том, чтобы скорее добраться до границы» {565} . После сражения у Вейхайвея Кассини сообщил, что цинские армии «вовсе не обучены и почти не вооружены» {566} . К началу февраля граф начал сомневаться в том, что династия Цин переживет этот кризис. «В недалеком будущем можно предвидеть свержение династии, общий развал империи и избиение иностранцев», — телеграфировал он в Петербург {567} .