Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией

Схиммельпеннинк ван дер Ойе Дэвид

Даже князь Владимир Петрович Мещерский в своем «Гражданине» теперь поносил Японию, как страну «пиратов и бандитов», и начинал склоняться на сторону Китая ^{603} . В середине февраля он уже открыто призывал к союзу с Пекином: «С Китаем же нам выгодно связывать наше положение в Азии, и именно с Китаем, в его цельном и громадном составе. Китай сам по себе и Россия сама по себе — это, вместе взятое, — громадная сила против нашего рокового противника — Англии!» ^{604} В Министерстве иностранных дел граф Кассини, как и предполагалось, поддержал прокитайский курс ^{605} . Однако самым стойким защитником союза с Пекином был министр финансов Сергей Витте, для которого дружеские отношения с цинским правительством являлись необходимым условием его честолюбивых экономических планов. Витте активно занимался Транссибирской железной дорогой с момента

возникновения ее проекта, и это будоражило его воображение картинами процветания Дальнего Востока.

Витте также предвидел, что Транссибирская дорога позволит России играть более активную роль в жизни «Азиатского Востока» ^{606} . Изначально его концепция этой роли была несколько туманна, хотя его видение Востока подразумевало особые отношения с Пекином. По мере того как Россия будет двигаться на восток вместе с новой железной дорогой, рассуждал Витте, Китай будет превращаться как в объект расширения торговли, так и в экономического партнера против Англии ^{607} .

В отличие от наиболее активных политических ястребов, Витте пылко возражал против территориальных приобретений в Восточной Азии. Чтобы реализовать его амбициозные планы важно было сохранить добрые отношения с династией Цин. Как он это называл, цель состояла исключительно в «тихом проникновении» на Восток. А попытки других держав утвердиться на китайской почве угрожали доступу России к Китаю, и им следовало твердо противостоять ^{608} . Витте подчеркивал, что Россия должна так же последовательно защищать принцип территориальной целостности Китая, как США твердо держатся доктрины Монро ^{609} .

Выбор между Китаем и Японией наконец был сделан на третьем особом совещании 30 марта 1895 г. ^{610} . Снова присутствовали министры военный и морской, финансов и иностранных дел. Председательствовал Алексей Александрович. Как великий князь сообщил собравшимся государственным деятелям, царь склонялся к тому, чтобы встать на сторону Японии. Поскольку островная империя являлась сильной морской державой, она неизбежно должна была стать соперником Великобритании. Наилучшим вариантом, по мысли великого князя, было бы заключение договора с Токио. Заключив секретное соглашение, Петербург мог позволить Японии решать свои проблемы в Китае в обмен на поддержку «наших интересов» в регионе. Россия таким образом могла одновременно приобрести незамерзающий порт и сильного союзника против Англии ^{611} .

Первым против этого высказался военный министр Ванновский, и даже Лобанов предостерег, что Япония — ненадежный союзник, но больше всех возражал Витте. Утверждая, что Япония на самом деле стала воевать с Китаем только для того, чтобы опередить Россию на Дальнем Востоке до завершения строительства Сибирской железной дороги, он подчеркивал, что ни о каком понимании не может быть и речи. Министр финансов предупреждал: «Враждебные действия Японии направлены главным образом против нас. Предполагаемое японцами занятие южной части Маньчжурии будет для нас угрозой и, вероятно, повлечет за собой впоследствии присоединение к Японии всей Кореи… [В конце концов японцы] привлекут на свою сторону весьма воинственных монголов и маньчжур, а затем начнут новую войну» ^{612} . Интересы России будут соблюдены гораздо лучше, если Япония на материке получит отпор, для чего при необходимости нужно использовать поддержку флота. «Мы приобрели бы при этом роль спасителя Китая, который оценил бы нашу услугу и согласился бы потом на исправление мирным путем нашей границы», — заключил Витте ^{613} .

В конце концов, невзирая на настроения Николая, аргументы министра финансов одержали верх. Хотя некоторые опасались, что русская армия в Восточной Азии не была способна вести войну, а Лобанов сомневался, что Япония мирно сдаст свои позиции, министры согласились поддержать Витте. В результате совет постановил «посоветовать Японии, сначала дружелюбным образом, отказаться от занятия южной части Маньчжурии, так как таковое занятие нарушает наши интересы и будет служить постоянной угрозой спокойствию на Дальнем Востоке» ^{614} .

Император, который не присутствовал на совещании, по-прежнему отдавал предпочтение сделке с Токио [92] . Когда четырьмя днями позже Лобанов представил Николаю протокол совещания, царь не захотел отказываться от своего желания получить незамерзающий порт ^{615} . Чтобы снова обсудить этот вопрос, Николай пригласил ведущих министров на неофициальную встречу в Аничко-вом дворце 4 апреля. После часового совещания он наконец уступил Витте, хотя и остался этим крайне недоволен. «Дай Бог,

только не втянуться в войну!» — записал император в своем дневнике в тот день ^{616} .

92

Когда через два дня после встречи Лобанов послал ему записку о своем разговоре с французским послом, Николай сделал на полях помету в том смысле, что согласен с предложением не противиться китайско-японскому мирному договору, но потребовать за это в качестве компенсации порт (Первые шаги русского империализма на Дальнем Востоке. С. 77).

* * *

Помимо желания иметь военно-морскую базу Николай, возможно, беспокоился о способности своей армии противостоять Японии на далекой тихоокеанской периферии. Его министр иностранных дел опасался, что Токио может не принять российского ультиматума, и если конфликт дойдет до критической стадии, то выгнать японцев с материка будет очень трудно ^{617} . Против 85 японских батальонов в Маньчжурии царь мог выделить максимум 22 из своей армии в Восточной Сибири. Хитрово предупреждал, что Россия еще далека от готовности предпринять что-либо столь серьезное, как кампания против Японии ^{618} . Очевидное решение состояло в том, чтобы убедить другие державы присоединиться к России и вместе оказать давление на Японию. Еще до того как совет собрался 30 марта, Лобанов попытался выяснить, поддержат ли Великобритания, Франция и Германия демарш с требованием к Токио отказаться от своих притязаний на Ляодунский полуостров ^{619} .

Великобритания казалась закономерным союзником. Не считая России, она несомненно являлась наиболее тесно связанной с Восточной Азией европейской страной. Королевский флот, хотя уже и не был таким могущественным, как во времена Опиумных войн пятьдесят лет назад, все еще представлял собой серьезную силу. Великобритания держала в своих руках более четырех пятых китайской внешней торговли, и, конечно, Лондону не был безразличен исход войны ^{620} . Министерство иностранных дел Великобритании возглавило усилия западных держав в переговорах о прекращении огня летом и осенью 1894 г. В начале конфликта английское общественное мнение склонялось на сторону Китая [93] . Но когда победа японцев стала весьма вероятной, настроение в Лондоне заметно поменялось. В феврале 1895 г. основные газеты всячески славили агрессоров, которые шествовали через Маньчжурию. Отвага и успехи другой островной морской империи вызывали восхищение ^{621} . В то же время, как выразился премьер-министр Розбери, сильная Япония станет очень полезна как «оплот против России», которая оставалась основным соперником Англии на континенте ^{622} .

93

У Министерства иностранных дел был более беспристрастный подход. Английский историк дипломатии пишет: «В архивах нет никаких свидетельств того, что Великобритания отдавала свое предпочтение Китаю или Японии. …Действия, которые Великобритания предпринимала до и во время войны, были не столько прокитайскими или антияпонскими, сколько пробританскими» (Nish I.E.The Anglo-Japanese Alliance: The Diplomacy of Two Island Empires, 1894-1907. London, 1966. P. 25).

Когда лорд Кимберли, министр иностранных дел Великобритании, в конце 1894 г. обратился к российскому послу с просьбой обеспечить поддержку британскому правительству в стремлении заключить мир, российский дипломат ответил несколько уклончиво ^{623} . Несколько месяцев спустя настала очередь Стааля выступать в роли безнадежного просителя. В конце марта 1895 г. он предложил Лондону вместе оказать давление на Японию и был удивлен, столкнувшись с «неожиданной резкой переменой курса». Лорд Кимберли, немного смущаясь, сказал ему, что кабинет министров решил не возражать против требований, выдвинутых Токио в Симоносеки. Его коллеги полагали, что статьи проекта договора, касающиеся торговли, будут выгодны для Англии, а территориальные уступки на материке не представляли никакой угрозы, поскольку были слишком далеки от интересов Великобритании в долине реки Янцзы и Гонконге. Повторные призывы оказать поддержку в течение последующих недель оказались такими же безуспешными, так как Лондон занял позицию благосклонного нейтралитета. Лобанов нехотя был вынужден признать, что Великобритания не будет сотрудничать с Россией ^{624} .