Навстречу звезде
Шрифт:
– Микроволновку не забудь включить. А то получится как с чайником в тот раз.
Плетусь на кухню, загружаю пиво в холодильник, ставлю пиццу на разогрев. Аня приходит и садится на тот же стул, на котором сидела в прошлый раз, и с которого тогда поднялась, чтобы сокрушить меня слепым жарким соблазном.
– Мне казалось, ты больше не приедешь. Ты даже номер телефона не оставила.
– Я и не собиралась приезжать, – Аня подбирает ноги под себя. – Просто я забыла у тебя свою заколку для волос, решила забрать, а автобусы уже не ходят. Придется переночевать у
Про заколку шутка, конечно же, видя Анины короткие волосы.
– Как на работе?
Аня морщится:
– Как обычно. Представляешь, стены покрасили, а они такими же тускло-зелеными остались. Зря краской дышала, пока они сохли. Окон-то нет. Хозяин даже одну камеру временно расселил: зеки стали жаловаться на головные боли.
– Кто расселил?
– Ну, так начальника тюрьмы называют, – терпеливо поясняет Аня. – Хозяин тюрьмы. Настоящий, а не царства мертвых.
Звякнула микроволновка. Я достал и нарезал пиццу на треугольники.
– Пиво из холодильника зацепи, – просит Аня. – Кстати, у тебя что?
«Кстати». Спасибо, что поинтересовалась.
Впрочем, у меня ничего нового.
– А, ничего нового. Позавчера девочку хоронили, а вчера листву прибрал и весь день на диване валялся.
Я не говорю ей, что эта девушка погибла частично из-за меня.
Спохватываюсь:
– Стоп! Кладбище я уже запер. Как ты сюда попала?
Она смотрит на меня так, что я чувствую себя недоразвитым, и это чувство уже второй раз за неделю.
– Жень, стены вокруг кладбища созданы для двух целей. Либо не пускать внутрь синяков за чей-нибудь упокой выпить, либо не распустить мертвых, если начнется зомбиапокалипсис. Нормальный человек легко перемахнет через эти кирпичи.
– А постучать? Позвонить?! Дверной звонок был изобретен еще в тысяча восемьсот семнадцатом году!
– А так не интересно, – Аня смотрит на меня по-партизански лукаво. – И стой здесь, никуда не уходи.
Аня встает, исчезает в проходе коридора, возвращается со своим рюкзаком. Достает оттуда какие-то вещи.
– Я тебе водолазку и джинсы купила, – она достает названное, не прекращая жевать пиццу. – Потом примеришь.
Я тронут.
– Спасибо, конечно, но зачем было тратиться? Мне вчера аванс пришел, я сам мог бы себе купить.
Да, на мою новую карточку вчера действительно пришел аванс в четырехкратном размере. После закрытия кладбища я сбегал в продуктовый магазин у дороги и купил себе еды. Я купил картошку, макароны, вакуумную колбасу и два огурца.
Кажется, при этом никто не пострадал.
Аня встает от своего рюкзака, подходит ко мне, говорит спокойно и убежденно:
– Ты же не думаешь, что я поверила в сказочку про твое желание самостоятельной жизни и заочку в универе? Если бы у тебя было, чем платить за учебу, то деньги на пару новых вещей у тебя точно нашлись. Я не знаю, зачем ты пристегнул себя к этому кладбищу. Я не знаю, что за связь между нами. Но ты мне это расскажешь. А сейчас ты должен выглядеть более-менее прилично. Или думаешь, кладбищенский сторож должен ходить в драном
Как хлыстом по оголенным нервам.
Она раскусила меня, как дитенка. Во мне смешивается чувство стыда за свое нелепое вранье и чувство благодарности за эту заботу. Аня, которая даже не поздоровалась и не чмокнула меня в щеку, когда зашла в сторожку. Аня, от которой не дождешься улыбки, лишь чуть повелительного тона. Позаботилась обо мне не едой, не дала мне так желаемой женской нежности. Но подарила мне в этих джинсах и водолазке нечто более важное: возможность вновь почувствовать себя человеком, а не бродячей псиной, прибившейся к очередному дому.
В нос как хлоркой сыпанул. Сдерживаю слезы.
– Спасибо тебе огромное. А по поводу того, что я здесь делаю…
– Ничего не говори, если не готов, – перебивает меня Анна. – Я подожду, но учти, мое терпение не бесконечно.
Я подношу ее руку к своим губам, целую ее ладошку, но на ее лице мой поступок не отображается никак.
– И да, я не хочу, чтобы мой мужчина выглядел, как блокадник в сорок втором году. Пошли в зал. Захвати пиццу и рюкзак.
В рюкзаке Ани оказывается альбом для рисования.
– Называется скетчбук, балда, – одергивает она меня, доставая еще и карандаши.
Мы сидим в зале, уютно забравшись на диван. Аня отхлебывает пиво так редко, что становится непонятно, зачем она взяла четыре банки.
Она открывает скетчбук, листает рисунки, добавляет штрихи.
Рисунки стоят описания.
Человеческие туловища, словно вросшие в землю, либо же наоборот, выросшие из земли. Памятник кому-то вверх ногами. Женщина с раздвоенным языком; настолько длинным, что во рту у нее он должен скручиваться кольцом. Шива, древнее божество, распятое на кресте, причем вторая пара рук прибита ладонями к дополнительной перекладине. Лицо девочки, у которой из скул и лба растут четыре плоских нароста, как древесные грибы из ствола дерева. Ощетинившийся иголками ежик, длинной метра два. Человек в полный рост, у которого вместо сердца угадывается бомба, а в руке детонатор на шнуре. Выбритая человеческая голова, усеянная посаженными глубоко глазами.
– У тебя вообще позитивные рисунки есть?
Аня шоркает карандашом по изображению безликого манекена для одежды, повешенного на веревке за пластиковую шею.
– Просто рисую то, чего нет, – не отрываясь, говорит она. – Создаю что-то, чего еще не придумали, или мне кажется, что не придумали. Это ничем не хуже, чем сочинять музыку. Просто у меня карандаш вместо медиатора.
– Так ты и на гитаре умеешь?
– Немного.
Я схожу с ума от нее. Девушка, умеющая рисовать и обладающая гитарой. Красивая, доступная и в то же время неприступная. Девушка-мечта. Девушка-звезда. Обожжешься. Мечтаешь обжечься о такую.