Найдется добрая душа
Шрифт:
Мы согласились. Кустиков вынул из чемоданчика толстую тетрадь в светлой клеенчатой обложке. На ней чернилами крупно было написано: «Вячеслав Мятежный. Сочинения, том 1-й».
Начало не предвещало ничего хорошего. Борис подмигнул мне и скосил глаза на толстую тетрадь — смотри, мол, на сочинения Вячеслава Мятежного, лови момент! Я понимающе кивнул. Да, чего уж тут ждать от этих «сочинений»? Да еще от Мятежного?
Но неожиданно всех сразу захватило его чтение…
…Ехал по казахской степи всадник…
И я будто увидел
— Молодец! — оказал Мишаня, когда Кустиков прочитал.
— Недурственно, юноша, — объявил Борис. — Можно даже сказать, талантливо.
— Похоже, прозаик божьей милостью, — согласился я.
— Нет, вы взаправду, ребята? — испуганно опросил Кустиков. — Нет, правда?..
— Запомни, — строго сказал Ленька, — в таких случаях мы говорим только правду, одну правду, ничего кроме правды!
— Знаешь, Славка, что бы мы сказали, если бы ты плохо написал? — загадочно спросил Гриша. — Не знаешь? Мы бы сказали… — он выдержал паузу. — Таки да, плохо!
— Думаешь, постеснялись бы? Тут даже родной матери, если у нее таланта нет, поблажку давать нельзя. Так и говорить надо — нету, мама, у тебя таланта, зря ты бумагу портишь, — как на митинге произнес Мишаня.
— Да хватит вам морализировать, — воскликнул Борис. — Давайте лучше по рукописи пройдем, больше пользы ему будет. У тебя, — обратился он к Славке Кустикову, — изобразительный ряд крепкий, деталей художественных много, все видно, все потрогать рукой можно. Это говорит о том, что вы человек талантливый. Но непонятно, какая идея! Для чего все это написано? Что ты хочешь сказать миру?
— Идея у меня будет, — вскричал Кустиков. — Честное слово, будет! Я про идею потом напишу, в другом рассказе…
Мы посмеялись и стали втолковывать Кустикову что-то о форме и содержании, о главной мысли, о композиции и сюжете, обо всем сразу, что узнали сами не так давно на лекциях и творческих семинарах.
— Нет, степь у тебя здорово описана. Будто красками. Откуда ты знаешь эту степь?
— Жил я там. В Казахстане. Мать в совхозе фельдшером работала, а я каждое лето пастушил, в каникулы. Перед войной еще…
— А что это за Мятежный? Кто такой? — невинно спросил я, подмигнув Борису.
— А это мой псевдоним, вымышленная фамилия…
— Почему же Мятежный?
— Красиво, не чувствуешь, что ли? Возвышенно. Все читать будут. А то какой-то Кустиков. Не звучит!..
— Нормальная русская фамилия, — сказал я.
— Даже что-то ласкательное, приятное
— Ты вот что, — строго сказал Борис, — ты выкинь из головы эти мятежи. Забудь. Он — Мятежный! Он просит бури!.. И чтобы мы больше не слышали ни о каком Мятежном.
— Да почему, ребята? Разве не красиво?
— Смешно. Ну, как ты не понимаешь? — опросил я.
— И глупо даже, — сказал Гриша. — У нас в Новозыбкове, в городской газете был один, Васька Фомичев. Напишет заметку о районной бане и подпись: Виталий Дарьяльский. Ну, теперь понял?
— Так я-то ведь не про баню пишу!
— В том-то и дело: ты войну прошел, у тебя талант. Должен что-то интересное написать. И вдруг — Мятежный!..
— Дремучая дореволюционная провинция твой Мятежный… — сказал я.
— А я вижу его, братцы, — перебил Ленька. — До плеч кудри, мрачный взгляд, в зубах — трубка, в руке — палка. Не идет, а шествует. Мятежный!
— Добавь ему широкополую шляпу! — подсказал Борис.
— Ну, ладно, — растерянно согласился Кустиков. — Как скажете, так и сделаю. Вы больше меня знаете.
— Это уже речь не мальчика, но мужа, — одобрил Борис. — И еще вот что: завтра сходишь в парикмахерскую.
— Зачем? Я же сегодня на вокзале брился. У меня борода медленно растет…
— Опять не понимает, — вздохнул Гриша. — Патлы отрежешь, вот зачем!
— Ну, почему так грубо: патлы? — вступился я. — Твои золотые кудри, Слава, надо укоротить. Сделать спортивную полечку.
— Да, — согласился Ленька, — твои кудри — проклятое наследие Мятежного. А с этим, Слава, надо решительно покончить.
— Ну, хорошо, хорошо, как скажете. Вы тут, в Москве, все знаете…
Кто-то включил репродуктор, куранты как раз били полночь, и мы стали разбирать постели. Один Кустиков растерянно стоял посреди комнаты, хотел о чем-то спросить, но, кажется, стеснялся.
— Тебе куда ехать-то? Где остановился? — спросил я.
— А нигде. Я к вам прямо с Белорусского. Рюкзак и еще чемодан оставил в камере хранения, а рукописи с собой взял, чтобы не пропали, в случае чего.
— Что же нам с тобой делать? — спросил Ленька. — Койки узкие, вдвоем не поместимся. На полу вот если? Постелить, правда, нечего…
— Да и засекут на полу сразу же, если проверять заявятся. Нет, на полу никак, — рассуждал Гриша.
В общежитии у нас, бывало, не раз ночевали наши гости: приезжавшие откуда-нибудь из глубинки родственники, Гришины однополчане, какие-то случайные молодые люди, проявившие к нам повышенный интерес и сами что-то пишущие, устраивались на свободных кроватях, а утром исчезали, порой навсегда. Но недавно, под угрозой исключения из института, нам запретили оставлять в общежитии посторонних. И по ночам иногда являлась проверка — комендант, дворник и участковый.