Найдите, что спрятал матрос: "Бледный огонь" Владимира Набокова
Шрифт:
Федор представляет себе отца «в поисках перевалов (нанесенных на карты по расспросным данным, но впервые исследованных отцом)…» (300). Зафиксированы расспросные данные тех, кто был на грани смерти, но никому еще не удавалось доподлинно исследовать иной мир. Федор описывает горы Тянь-Шаня и гул воды, которая чудовищно надувалась, с бешеным ревом падала «из-под радуг… во мрак» и, «клокоча, вся сизая и снежная от пены… ударялась то в одну, то в другую сторону конгломератового каньона… меж тем в блаженной тишине цвели ирисы» (300–301).
Это описание представляет собой попытку Федора пройти вслед за отцом в вечность. Он использует оба уже известных нам образа — горы и фонтана [370] . К этим традиционным природным символам возвышенного Набоков добавляет свой личный — голубой ирис. Последний человек, видевший Годунова-Чердынцева-старшего, обсуждает с ним «номенклатурную тонкость в связи с научным названием крохотного голубого ириса…» (317).
Многие виды ирисов имеют голубой или лиловый цвет — граница спектра, сливающаяся с туманными областями, где обитают набоковские призраки. В «Память, говори» Набоков приводит краткую биографию отца. Он начинает
370
Набоковское описание добавляет новый виток к представлениям английских романтиков о возвышенном (см. гл. 7 наст. книги).
Владимир Дмитриевич Набоков, юрист, публицист и государственный деятель… родился 20 июля 1870 года в Царском Селе близ Петербурга и пал от пули убийцы 28 марта 1922 года в Берлине (464).
В автобиографии Набокова есть два ранних предвестия смерти Владимира Дмитриевича. Первый раз сын рассказывает, как крестьяне качают барина в благодарность за благоприятное решение какой-то их просьбы:
Внезапно, глядя с моего места в восточное окно, я становился очевидцем замечательного случая левитации. Там, за стеклом, на секунду являлась, в лежачем положении, торжественно и удобно раскинувшись на воздухе, крупная фигура моего отца; его белый костюм слегка зыблелся, прекрасное невозмутимое лицо было обращено к небу. Дважды, трижды он возносился, под уханье и «ура» незримых качальщиков, и третий взлет был выше второго, и вот в последний раз вижу его покоящимся навзничь, и как бы навек, на кубовом фоне знойного полдня, как те внушительных размеров небожители, которые, в непринужденных позах, в ризах, поражающих обилием и силой складок, парят на церковных сводах в звездах, между тем как внизу одна от другой загораются в смертных руках восковые свечи, образуя рой огней в мреении ладана, и иерей читает о покое и памяти, и лоснящиеся траурные лилии застят лицо того, кто лежит там, среди плывучих огней, в еще не закрытом гробу (Другие берега, 155).
Второй взлет отца в небо также увиден глазами сына. Набоков описывает невыносимую тоску, которую он испытывал, переживая возможность гибели Владимира Дмитриевича на дуэли и ожидая вестей о ее исходе, который оказался благополучным. Но Набоков уклоняется от изображения последнего и самого высокого взлета своего отца. Напротив, это событие описывается подчеркнуто уклончиво. В тот момент, когда приходит весть о том, что Владимир Дмитриевич застрелен, сын читает матери
блоковские стихи об Италии, — я как раз добрался до конца стихотворения о Флоренции, в котором Блок сравнивает этот город с нежным, дымным ирисом, и она сказала, не отрываясь от вязания: «Да-да, Флоренция похожа на „дымный ирис“, как верно! Помню…» — и тут зазвонил телефон (Память, говори, 351).
Набоков даже не сообщает нам о финале телефонного разговора, происходящего в этом мире. Перед нами, как и перед Набоковым, — лишь финал блоковского стихотворения:
Но суждено нам разлучиться, И через дальние края Твой дымный ирис будет сниться, Как юность ранняя моя [371] .Четыре коротких строки Блока передают всю боль и тоску Набокова. Во сне, описанном в «Даре», отец героя приходит из дальних стран. Эту сцену можно назвать набоковским переводом строфы Блока на язык эмигрантской прозы.
371
Блок А. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л.: ГИХЛ, 1960. С. 107.
Экспедиция Годунова-Чердынцева-старшего — единственная во всем репертуаре описанных Набоковым географических путешествий, которая не соответствует зеркальному отражению востока и запада (в романах) или севера и юга (в рассказах). Герои Набокова последовательно движутся в западном направлении — из России в Европу, из Европы в Америку. Отец Федора же отправляется на восток — из России в Китай. «В кабинете отца между старыми, смирными семейными фотографиями в бархатных рамках висела копия с картины: Марко Поло покидает Венецию» (299). Путешественник Годунов-Чердынцев-старший, подобно Марко Поло (или Берингу в отвергнутом варианте «Полюса»), отправляется на восток. Образ Венеции служит идентификации отца Федора с отцом самого Набокова через «Итальянские стихи» Блока — последнюю земную связь семьи Набоковых с ее главой. В «Бледном огне» изображение умершей в 1888 году Ирис Ахт в черной бархатной рамке висит на западной стене кладовой Кинбота, где тот оказывается заточен (см.: 115–116, примеч. к строке 130). Федор продолжает описание фотографии из отцовского кабинета: «Она была румяна, эта Венеция, а вода ее лагун — лазорева, с лебедями вдвое крупнее лодок, в одну из коих спускались по доске маленькие фиолетовые люди…» (299). Этот образ сливается с воображаемым Федором въездом каравана Годунова-Чердынцева-старшего в Пржевальск. Название этого городка связывает Ирис Ахт с темой азиатских экспедиций: Пржевальск, ранее и впоследствии Караколь, был назван в честь русского исследователя Азии Пржевальского, который привез из путешествий ценнейшие коллекции растений и животных. Пржевальский умер во время своей пятой экспедиции в Азию в 1888 году [372] . Эти старательно подобранные переклички образуют спираль, характерную для творчества Набокова. Тезису — смерти отца Набокова (реальность) — соответствует антитезис — смерть отца Федора (идеальная фикциональная трансформация), — за которыми следует новый синтез в виде Кинботовой пародийной версии рая — Зембли.
372
На тему путешествий в Азию косвенно указывает также фамилия Синеусов, перекликающаяся с фамилией другого набоковского персонажа — доктора Синеокова из «Приглашения
Федор Годунов-Чердынцев, молодой писатель-эмигрант, живущий в Берлине, представляет собой определенную стадию набоковского литературного развития, и вследствие этого его образ наделен важными элементами, зафиксированными памятью писателя и отраженными в его воспоминаниях; одним из таких элементов является увеличивающийся в размерах карандаш [373] . Центральное событие, повлиявшее на развитие творческого дара Федора, — смерть его отца. Именно отцу Федор обязан качествами, необходимыми для того, чтобы стать писателем, — любовью к литературе и чешуекрылым, приемами внимательного наблюдения, а также родственной нежностью. Сочинение биографии Чернышевского (еще одного пародийного двойника идеального образа) подготавливает Федора к написанию биографии отца. В финале «Дара» он уже твердо стоит на выбранном им пути, о чем свидетельствует та отчетливая реальность образа отца, наносящего сыну визит из вечности, которой Федору удается достичь.
373
Этот мотив проходит через все творчество Набокова. В «Приглашении на казнь» карандаш, длинный, как жизнь всякого человека, сокращается вместе с жизнью Цинцинната; в «Прозрачных вещах» представлена целая биография карандаша. Эти два примера анализируются в докладе Геннадия Барабтарло «The Spider and the Moth: In Cincinnatus Cell», прочитанном на ежегодной конференции Американской ассоциации развития славистических исследований в ноябре 1987 года.
Федор пишет, что статья в советской энциклопедии, посвященная его отцу, заканчивается словами «скончался в 1919 году» (319). Именно в тот год оба семейства — Годуновы-Чердынцевы и Набоковы — покинули Россию. Набоков воссоздает эти трагические моменты в автобиографии и в художественной прозе («Дар»). Отец Кинбота также умирает в 1919 году, когда будущему рассказчику «Бледного огня» всего три года, поэтому впоследствии сын не может «вызвать в памяти образ своего отца» (96, примеч. к строке 71). Кинбот воссоздает историю своей семьи и своего изгнания в автобиографии (замаскированной под комментарий), которая на самом деле является вымыслом. Однако написание комментария не приносит ему облегчения. Ему не удается найти в своей реальности — как и в поэме Шейда — ни единого следа своего «рая», своего «чуда». Зембля — слишком ограниченный идеал, идеал, искаженный настолько сильно, что он уже не может служить способом достичь более высокого уровня сознания. Обстоятельства смерти отца Кинбота травестируют обстоятельства смертей Владимира Дмитриевича Набокова и Годунова-Чердынцева-старшего. Король Альфин взмывает в небо на самолете, который срывается в пике и врезается в отель. Его наследие точно описывается данным ему эпитетом — «Туманный» (The Vague). Между тем Федор, как и Набоков в своем творчестве, трансцендирует перенесенные им утраты, усвоив уроки отца, первым прошедшего по дороге в сияющий рай.
Кажется, мы описали полный круг, обогнув весь земной шар. Избрав в качестве исходного пункта рассуждений убийство отца Набокова, мы прочитали «Бледный огонь» как реализацию идеи сыновнего отмщения посредством пародирования фигуры политического убийцы. Эта пародия разворачивается по спирали, включая в себя тенденциозное чтение — будь то интерпретация Кинботом поэмы Шейда или собственно набоковская насмешливая версия истории северных стран за последнюю тысячу лет. Сама история развивается по спирали — благодаря исследователям, представляющим разные области знаний: мореплавателям и картографам, естествоиспытателям и литературным переводчикам, которые отважно вступают в чужие языки, чтобы возвести поэтические колонии на новооткрытых землях. Набокову удалось без малейшего редукционизма сфокусировать образ своего любимого отца, создав идеальный центр, где собирается и откуда изливается все богатство знания об экзотических краях, ведущее нас к более высокому уровню сознания, которого мы достигнем в Ultima Thule.
АНТИТЕЗИС
«Лолита» и «Бледный огонь»: Америка и Англия
…я как будто помню свои будущие вещи…
Мы начали с предположения, что «Лолита» — это набоковский синтез русской и американской культур. В «Бледном огне» на американскую почву переносятся русская и европейская культуры. Сфера исследования расширена и охватывает более длительный период времени: Набоков уводит нас к самым истокам традиций, взаимосвязи которых он прослеживает. Однако ключевые сюжеты «Лолиты» и «Бледного огня» совпадают: похищение любимого ребенка, кража драгоценной поэмы. Как и в других своих очевидно парных произведениях [374] , Набоков устанавливает между двумя романами соответствия, на фоне которых становятся более заметны их различия. В основе обеих книг лежит тема литературной эволюции начиная с самых ранних этапов устного творчества посредством миграции и метаморфозы. Особенно явно соотнесены немецкие баллады «Ленора» и «Лесной царь» — первая находит свою параллель в «Лолите», вторая — в «Бледном огне». В «Леноре» девушку уносит призрак ее возлюбленного, в «Лесном царе» мальчика похищает король лесных эльфов. Девушка, отнятая от матери, оказывается в могиле — мальчик, отнятый у отца, оказывается предан смерти. Оба похищения происходят во время поездки верхом.
374
См., например: Meyer, Priscilla. Black and Violet Worlds: «Despair» and «The Real Life of Sebastian Knight» as Doubles // Nabokov Studies. № 4 (September 1998). P. 37–61.