Найти, чтобы потерять
Шрифт:
– Здравствуйте, – глупо сказал я.
– Здра-а-авствуйте! – пропела блондинистая докторица – в отличие от Киры она умела здороваться и делала это со вкусом. – Что вас беспокоит?
– Голова болит, – брякнул я, потому что нужно же было на что-то пожаловаться.
– Ну так ма-а-аг-нитные бу-ури сегодня!
Интересно, она со всеми пациентами разговаривает, как с ясельной группой?
– Ру-у-учку во-от сюда-а-а! Да-авление в но-орме! Вчера что-нибудь горя-я-ячительное пили?
– Вчера – не пил, – сумрачно ответил я. – Позавчера немного вина. Я тут… на работе, можно сказать.
– Да-а-а? – На лице докторицы нарисовалось неподдельное удивление.
– Творческий отпуск. Работаю над книгой. Меня зовут Лев Стасов.
– Да-а-а?! –
– Очень приятно, – пробормотал я.
Выходит, Серый Волк принял на работу вместо моей жены Софью Илларионовну, не догадывающуюся даже о хищной природе своей работодательницы и о том, что та отнюдь не живет в лесу, а обитает прямо тут, под боком.
– Ой, я об автографе, а вы ведь совсем не за этим пришли! – Блондинка внезапно покраснела. – Вот… таблеточки эти очень хорошие, очень! Любую боль снимают… Я вам с собой сейчас дам, – захлопотала она, – пару штук… на всякий случай. Но только вы, пожалуйста, если голова вдруг опять заболит, обязательно заходите – может быть, давление… с этим шутить нельзя!
– Да, – согласился я, впадая в какую-то вялую апатию. – С этим шутить нельзя. Вы правы.
Я принял подарок, и даже поблагодарил, и подписал, и улыбнулся – словом, выдал весь джентльменский набор, а затем вышел и побрел куда глаза глядят. Наткнулся на тренажерный зал, в углу которого находилась искусственная дорожка для отработки меткости броска, при ней нашелся и инструктор по гольфу для начинающих. Пришлось представиться и попинать мячик в сторону лунки. Я уже научился умерять силу удара, которая в гольфе была отнюдь не главной. Загонять мячик по прямой у меня получалось хорошо, но, когда тренер стал выставлять всяческие препятствия, имитируя неровности местности, мяч начал укатываться куда попало. В конце концов мне это надоело, но с упорством, достойным лучшего применения, я все посылал и посылал его в цель, пока окончательно не вспотел и не разозлился.
– Ничего, – сказал инструктор, лучась доброжелательством, – научитесь! Глазомер у вас прекрасный, а остальное наработается.
А что еще он мог сказать? Что я слепой и безрукий, к тому же не умею пока выполнять ни слайса, ни драйва, ни тем более хука; я просто тупо колочу по мячу первой попавшейся клюшкой и радуюсь, попав в лунку с расстояния тридцать сантиметров, да еще и безо всяких препятствий! А он меня хвалит… Ну а как на его работе иначе? Иначе Серый Волк, то бишь наша дорогая во всех смыслах Светлана Владимировна, голову ему отгрызет!
– Вы у меня записаны на завтра, – напомнил мне вежливый инструктор. – Чуть-чуть поработаем, и все получится! Главное в этом деле – глазомер.
Да, у меня были и прекрасный глазомер, и все остальное, наработанное за сорок пять с гаком лет земной жизни, тоже имелось, но я постоянно делал одни и те же ошибки, и упускал возможности, и расхлебывал последствия, и…
– Так чего ты бродишь как потерянный, Лева?
– Не знаю, – откровенно признаюсь я. – Хандра. Магнитные бури, наверное…
– Перемена сезона, – со знанием дела подтверждает Светик-Лючия, лучась, – нет, скорее излучая какое-то непонятное удовлетворение. – К доктору сходи
– Все в порядке, – говорю я, не желая признаваться, что да, был. У доктора. Которая оказалась не той. Не Кирой. И, очень даже возможно, вовсе и не человеком. А моим материализовавшимся страхом больше никогда не увидеть Киру. Вместо которой в жизни мне теперь будут попадаться сплошь Софьиилларионовны и Светланывладимировны…
– Ты обедал? – интересуется Серый Волк. – Пошли пообедаем.
– Почему бы и нет? – бормочу я, позволяя ей и привести, и усадить, и даже распорядиться, выбрав для нас обоих свекольник, цыпленка под мятным соусом и шоколадный торт.
Мы вкушаем обед, чинно восседая визави и перебрасываясь ничего не значащими фразами о погоде, форели, которая почему-то совсем в эти дни не клюет, – не иначе как действительно на перемену погоды; о гольфе, на который, напротив, клюет уже так много желающих, что она подумывает о расширении…
Мы сидим, словно знакомы сто лет – или женаты сто лет, – и нам уже не о чем говорить, потому что мы давно все обговорили и все знаем, но молчать не принято… Молчать неприлично, некрасиво, невоспитанно, наконец! Потому что, когда ты молчишь, ты наверняка думаешь о чем-то своем, личном, отгороженном непроницаемыми заборами… стенами толщиной в метр… даже в два, в три метра! И за этими стенами у тебя свое, собственное, и, может статься, ты даже свекольник терпеть не можешь, а от мятного соуса у тебя ломит зубы, как и от обязательного трепа… как от всех этих зачинов всех биографий: родился в скромной, обыкновенной семье… ничего не предвещало… но потом – талант, титанический труд, терпение… а также пруха, разруха, воровство, нужные связи и удачная женитьба. Не попал под передел – потому что тогда уже сам был тем, кто делит, отнимает и производит иные выгодные арифметические действия: интегрируя и дифференцируя, когда надо, куда надо и в потребном объеме. Скупая ваучеры у старух, землю у разорившихся колхозов и вовремя переведя капитал в валюту по официальному курсу шестьдесят шесть копеек за доллар, который на черном рынке в это же время шел этак рубликов по восемь. Шестьдесят шесть… шестьсот шестьдесят шесть… счастливое китайское число! Миллион раз по шестьдесят шесть копеек – и уже можешь позволить себе купить ожерелье Марии-Антуанетты, королевы, которая также многое себе позволяла. Твои желания как миллионера куда скромнее, чем у той, которой отрубили голову на гильотине – мудром и гуманном приспособлении для безболезненного умерщвления… умерщвления плоти? Плоти иссохших старух, которые и так были умерщвлены уже до предела и которые не знали, куда девать эти самые ваучеры, ничего не стоящие бумажки, за какие ты – который знал и умел – приобретал заводы, шахты, телефонные станции и королевские товарные дворы вместе с подвижным составом. Ты скупал на корню сталь и лес и тут же продавал и перепродавал их, а они радовались, что могут позволить себе за эту никчемную бумажку по двести граммов сыра и вареной колбасы! Да, все делали деньги – делали как могли, а тебе-то, собственно, какое дело, Стасов? Ты на стороне профанов лишь потому, что сам полный профан в смысле капиталовложения и капиталоприращения, и вообще любого приращения средств, если уж на то пошло! И ты сам виноват в том, что никогда не умел считать!..
– …как ты считаешь? – спрашивает меня о чем-то Светка, понятия не имею о чем!
– Не знаю, – честно отвечаю я, потому что действительно ничего не знаю!
У столика в нише напротив обедает молодая пара: тот самый красавец-мачо лет тридцати, который вчера и позавчера несколько раз приглашал танцевать мою сотрапезницу, и девица явно ему не под стать – носик уточкой, широкое лицо, маленькие глаза, жидкие волосы. Девица-не-красавица, но явно с гонором, который сквозит во всем: в обращении с персоналом, в жестах, во взглядах, в брезгливых касаниях и надменном тыканье пальчиком… причем явно в нашу сторону! Меня, если честно, раздражают подобные девицы, поэтому я демонстративно отворачиваюсь и внезапно спрашиваю: