Назад к Мафусаилу
Шрифт:
Мужчины, за исключением архиепископа, быстро переглядываются.
Конфуций. Осмелюсь спросить — как давно?
Миссис Лутстринг (изумленная его тоном, недовольно смотрит на него и, помолчав, отвечает). Неважно. Очень давно.
Бердж-Лубин. Не спешите с выводами насчет архиепископа, миссис Лутстринг. Он куда старше, чем кажется. Во всяком случае, старше вас.
Миссис Лутстринг (печально улыбаясь). Не думаю, господин президент. Но это деликатная тема, и я предпочла
Конфуций. Тут возникает еще один вопрос.
Миссис Лутстринг (безапелляционно). Если это вопрос о моем возрасте, вам лучше воздержаться от него, господин премьер-министр. Все сведения о моей личной жизни, которые могут вас интересовать, вы найдете в книгах верховного статистика.
Конфуций. Вопрос, о котором я думал, адресован не вам. Осмелюсь, однако, заметить, что подобная чувствительность чрезвычайно удивляет меня в женщине, стоящей, по нашему общему мнению, бесконечно выше обычных человеческих слабостей.
Миссис Лутстринг. У меня могут быть причины, которые не имеют ничего общего с обычными человеческими слабостями, господин премьер-министр. Надеюсь, это будет принято во внимание?
Конфуций (кланяясь в знак согласия). Итак, задаю свой вопрос. Имеете ли вы, господин архиепископ, основания полагать, — а, по всей видимости, так оно и есть, — что случившееся с вами не случилось ни с кем другим?
Бердж-Лубин. Верно, черт побери! Я об этом даже не подумал.
Архиепископ. Я никогда не встречал человека с такой же судьбой, как моя.
Конфуций. Откуда вам это известно?
Архиепископ. Мне никто не рассказывал, что находится в столь же необычном положении.
Конфуций. Это ничего не доказывает. Разве сами вы говорили кому-нибудь о своем положении? Нам, во всяком случае, нет. А почему?
Архиепископ. Меня поражает, что я слышу такой вопрос из уст столь проницательного человека, господин премьер-министр. Когда мне стало наконец ясно, что со мной произошло, я был уже достаточно стар, чтобы знать, как жестоки двуногие и как надо опасаться ненависти, с которой они, подобно остальным животным, преследуют своего собрата, имеющего несчастье хоть в чем-нибудь отличаться от них, быть, как они выражаются, ненормальным. В числе сочинений классика двадцатого столетия Уэллса есть роман о породе людей, чей рост вдвое превышал обычный, а также рассказ о человеке, попавшем в руки племени слепорожденных. {197} Гигантам пришлось с боем отстаивать свою жизнь от малорослых, а зрячему слепцы выкололи бы глаза, не сбеги он от них в пустыню, где и погиб самым жалким образом. И в этом, и в других случаях поучения Уэллса не прошли для меня даром. Кстати, однажды я занял у него пять фунтов, которые так и не отдал, что поныне лежит бременем на моей совести.
Конфуций. Разве Уэллса читали вы один? Разве у людей в вашем положении, если таковые существуют, не было тех же оснований хранить тайну?
Архиепископ. Вы правы. Но я бы знал о них. Вы, недолгожители, все очень ребячливы. Встреться мне человек моего возраста, я сразу догадался бы. Но такого я не встречал.
Миссис Лутстринг. А женщину ваших лет вы узнали бы?
Архиепископ.
Миссис Лутстринг. Сколько вам лет, господин архиепископ?
Бердж-Лубин. Он уверяет, что двести восемьдесят три. Не правда ли, милая шутка? Знаете, миссис Лутстринг, он уже почти убедил нас, но тут появились вы, и ваш несокрушимый здравый смысл очистил атмосферу.
Миссис Лутстринг. Вы вполне искренни, господин президент? Я слышу в вашем голосе бодрые утвердительные нотки, но не слышу убежденности.
Бердж-Лубин (вскакивая). Ну вот что, довольно с меня разговоров об этой чертовщине! Извините за невежливость, но они действуют мне на нервы. Даже самая лучшая шутка хороша лишь до известного предела. Мы его перешли. Я… Сегодня я очень занят. У всех нас дел выше головы. Конфуций подтвердит вам, что мне предстоит тяжелый день.
Барнабас. Разве у вас может быть дело важнее, если только все это правда?
Бердж-Лубин. Вот именно — если это правда! А это неправда.
Барнабас. И разве у вас вообще есть дела?
Бердж-Лубин. Есть ли у меня дела? Вы, кажется, забыли, Барнабас, что я все-таки президент и несу на своих плечах все бремя государственных обязанностей.
Барнабас. Есть у него обязанности, Конфуций?
Конфуций. Только одна — быть президентом.
Барнабас. Значит, ему нечего делать.
Бердж-Лубин (мрачно). Отлично, Барнабас! Дурачьтесь и дальше. (Садится.)Ну, продолжайте.
Барнабас. Я не уйду отсюда, пока мы до конца не распутаем это мошенничество.
Миссис Лутстринг (угрожающе поворачиваясь к верховному статистику). Что такое? Что вы сказали?
Конфуций (Барнабасу). Ваше утверждение ничем не подкреплено. Не употребляйте терминов, затемняющих существо вопроса.
Барнабас (довольный тем, что может обратиться к Конфуцию и тем самым избежать взгляда миссис Лутстринг). Ну, скажем иначе: эти противоестественные ужасы. Вы удовлетворены?
Конфуций. Более или менее. Однако слово «ужасы» допускает слишком много толкований.
Архиепископ. Под словом «ужасы» верховный статистик разумеет лишь нечто необычное.
Конфуций. Я замечаю, что уважаемый министр внутренних дел не выказал никаких признаков изумления и недоверия, узнав о преклонном возрасте досточтимого прелата.
Бердж-Лубин. Она просто не приняла это всерьез. Да и кто принял бы? Не правда ли, миссис Лутстринг?
Миссис Лутстринг. Нет, я приняла это всерьез, господин президент. Теперь я вижу, что ошиблась. Мы с архиепископом уже встречались.
Архиепископ. А я и не сомневался. Я не случайно вообразил себе отпираемую дверь и улыбающееся мне женское лицо. Это воспоминание о чем-то, что действительно было, хотя теперь мне кажется, что я видел ангела, распахивающего предо мной райские врата.