Назад, в пионерское лето
Шрифт:
13. Рук твоих касаясь…
Юг Московской области, 11-12 июня 1985 года
Ничего и никого не видя вокруг себя, я шагал по дорожке вдоль жилых корпусов лагеря. Вроде бы, в колонне пионеров своего отряда — и при этом один на всем белом свете. Рядом, впереди и сзади — ведь это шли не мои товарищи, приятели или, хотя бы, недоброжелатели, а товарищи, приятели и недоброжелатели Младшего. Но самого Младшего больше не было. По крайней мере, здесь,
Как меня раздражали его наивность и зашоренность! Как бесило упрямство! Я почти всерьез грозился вытеснить его сознание из тела или навсегда отрезать от контроля. А теперь я его потерял — и тем самым будто бы утратил огромную и, может быть, лучшую часть самого себя. Да, собственно, так оно, наверное, и было.
Что с ним сталось? Перенесся вместо меня в будущее? Не факт. Помнится, Гришин утверждал, что такое невозможно: из прошлого можно лишь возвратить ранее заброшенное туда сознание, а Младший, в отличие от меня нынешнего, так сказать, местный. Был. Правда, Гришин, Круглов, да теперь вот еще и Казанцева — они много чего всякого говорили. А у нас тут, блин, аномалия, которая любые их слова запросто перечеркивает. Так что, может, Младший и впрямь подменяет теперь меня в XXIвеке — как я его в веке XX? Если, конечно, ему было куда вернуться — история-то теперь наверняка изменится. Как минимум, моя собственная история: сколько там пророчит безжалостная Сара Коннор? Семьдесят три балла?
Но даже коли Младший, вопреки многомудрым теоретическим выкладкам Гришина, и попадет в будущее, и ему посчастливится найти там пристанище в моем — нашем — теле, то еще это будет везение! Из тринадцати (ладно, почти четырнадцати) лет — прямиком на шестой десяток! Вся жизнь — мимо! Ну а то, что, вроде бы, еще осталось впереди… Чуждый, непонятный, буквально вывернутый наизнанку по сравнению с привычным мир, все другое — начиная с общественного строя и заканчивая бытом! Тут уже прямая дорога — в психушку!
Себе бы я такой судьбы не пожелал, Младшему — тоже.
Но какова альтернатива?
Небытие?
Или где-то там, на небе — ну или в бездне ада, это уж как сложится — Младший теперь ждет, когда я к нему снова присоединюсь? То-то ангелы недоумевают, а черти охреневают!
Прости, Младший! Я тебя в это втянул — пусть сам толком и не понимая, что творю — и подвел! Не уберег. Но значит, теперь просто обязан спасти других. Тех, кто был тебе дорог — так же, как и мне. Наших с тобой родителей. Нашу сестру. И я это сделаю! Обещаю! Чего бы мне оно не стоило!
* * *
На следующий день после злополучного конкурса инсценированной песни (накануне я даже не поинтересовался результатом нашего выступления, но мне рассказали и непрошенно: второе место — ошиблась Ласкер, не первое, но и не последнее, четвертое) наш отряд снова заступил на дежурство по лагерю. Выбирать себе пост я не стал — какая, на фиг, разница? — и оказался поставлен перед фактом: иду на обход в паре со Стоцкой. Не знаю, Вика уж
Корпуса мы обошли за час с небольшим: проверили чистоту и порядок, выставили оценки дежурным, сделали замечание седьмому отряду за плохое состояние уголка в холле… Ну, то есть это Стоцкая проверила, выставила, сделала — я лишь тупо переходил за ней из здания в здание, из комнаты в комнату, полностью погруженный в свои мысли.
Со мной что-то происходило — и я пытался понять что. Ведь дело было отнюдь не только в горечи утрате. С исчезновением Младшего будто бы изменился я сам — и радикально. Но как именно, я пока не понимал.
Тем временем покончив с делами на местах, мы с напарницей устроились в деревянной беседке, подальше от лагерного шума, и Вика принялась заполнять журнал дежурства, перенося в него свои сделанные в корпусах заметки. Я по-прежнему бил баклуши, силясь разобраться в себе.
— Андрей, ты сегодня совершенно сам не свой, — проговорила в какой-то момент девочка, оторвавшись от своих записей. — Это из-за Яны?
— Что? — вскинул я голову. — А, да… — ответил, осознав вопрос. — Вернее, нет, — поправился, впрочем, тут же.
Сперва я на «капитана Казанцеву», конечно, негодовал, мысленно виня ее в исчезновении Младшего, но потом остыл. Яна хотела как лучше — в том числе, для меня — и просто делала свою работу. О том, что нас с Младшим в голове двое, она, скорее всего, понятия не имела — по крайней мере, никак такого знания не выдала. Нужно было, конечно, мне самому ей все рассказать — тогда бы, возможно, эмиссар из будущего как-то скорректировала свои действия. Но я решил схитрить: на Младшего у меня были виды в деле спасения наших родителей и Женьки, хотелось, чтобы юный пионер сохранил память — а то вдруг бы Яна ему ее как-нибудь подчистила? Вот и дохитрился.
Сама Казанцева — не капитан ФСБ, а тринадцатилетняя девочка — тоже в итоге пострадала. Ее увезли назад в Серпухов, но, похоже, уже не в ожоговое отделение. Как по секрету рассказала какой-то из девчонок Марина — а та разнесла новость уже по всему отряду — официальной версией было помутнение у Яны рассудка — из-за шока после ожогов. Пребывая вне себя, Казанцева, типа, и сбежала из больницы в лагерь. Как, зачем — и сама не знает. Последнее — близко к истине, кстати.
— Это все я виновата, — пробормотала между тем Стоцкая, имея, очевидно, в виду ту свою злополучную подножку.
— Нет, — на автомате покачал головой я.
Ну, то есть Янины ужасные ожоги — да, целиком и полностью на Викиной совести. Но не потеря памяти. Разве что, не будь Казанцева вынуждена попусту терять время — в больнице и на дорогу до лагеря — период, вычеркнутый из ее жизни амнезией, мог бы оказаться короче — но сам визит капитана ФСБ в 1985-й так или иначе бы состоялся — и повлек последствия…
— Не надо меня оправдывать! — нервно мотнула головой Стоцкая. — Я знаю, что виновата!
— Все мы в чем-то да виноваты… — вздохнул я.