Не бойся, я рядом
Шрифт:
Но после лазмановского «Откройте глаза. Глубоко вздохните» у него было ощущение, что он прекрасно вздремнул, минут этак сто пятьдесят, причем в хорошем месте, со свежим воздухом и удобным ложем.
Хотя сидел в ординаторской, пропахшей больничными ароматами, на продавленном поколениями врачей кресле.
Потом вопросы начал задавать Олег:
– А как вы оцениваете мое состояние? Мне еще будет лучше, или все останется на этом уровне?
– Трудно сказать, – честно ответил доктор. – Поживем – увидим. Хотя, субъективно, мне уже не
– Да, не сравнить с тем, что было, – вынужден был согласиться Парамонов. – Каков будет план дальнейших действий?
– Ну, в ближней перспективе, думаю, ничего менять не следует, – подумав секунду, спокойно сказал врач. – Дозы и так небольшие. Одно лекарство, принятое на ночь, купирует тревогу и помогает сну, другое, которое вы пьете утром, дополнительно борется с депрессивной вялостью. Это, конечно, упрощенное представление об их воздействии, но в нашем случае его достаточно. Я думаю, курс стоит продолжать, а встретиться нам следует через две недели. Возможно, если все пойдет благополучно, будем сокращать дозы. Вы, кстати, знаете, что резко бросать прием нельзя?
– Да.
– Так что лучше, если у вас в аптечке всегда будет запас.
– А как долго мне их придется пить?
– Они вам мешают?
– Ну, создают определенные неудобства. – Парамонов так и не научился открыто обсуждать некоторые особенности своего организма.
– Это, во-первых, преходяще. А во-вторых, убирается стимуляторами, – все правильно понял Лазман. – Но поверьте мне, названные вами неудобства куда приятнее, чем акцентированная депрессия.
– Верю, – усмехнулся Парамонов.
– Вообще же я думаю, – договорил до конца врач, – что депрессивный эпизод идет на выход. Потом будет хорошее настроение и очень высокая работоспособность.
– Так почему не уменьшить дозы? – вернулся к своему вопросу Олег.
– Потому что фаза выхода тоже имеет свои нюансы. Она, в некотором роде, даже опаснее пика. Не про вас будь сказано, многие суициды происходят именно в этот период. И знаете почему?
– Догадываюсь, – сказал Парамонов, уже выслушавший однажды лекцию на подобную тему от печального Лидочкиного врача. – Потому что из отпуска – и снова на фронт.
– Точно, – подтвердил доктор. – Так называемый хвост депрессии. То хорошо, то вдруг, без видимых причин, плохо. Поэтому уж дойдем до конца. Отклик на лечение у вас хороший. Потерпите немного – и с этими препаратами тоже закончим.
– И наступит счастье? – улыбнулся Олег.
– Примерно так, – согласился Марк Вениаминович. – Вплоть до нового эпизода.
– А это обязательно? – помрачнел пациент.
– Исключения возможны, но маловероятны. – Парамонову даже где-то нравилось, что доктор ничего от него не скрывал, выкладывал все вчистую, тем самым усиливая желание принимать все его заявления как истинные.
Когда закончили с врачебным приемом, Олег передал доктору подготовленную им статью. Ту самую, в рубрику
Лазман углубился в чтение.
По мимике легко было понять, что читать написанное психиатру было не скучно.
Время от времени он что-то черкал на полях ручкой.
Закончив, сказал следующее:
– Давайте, я еще подумаю. Все-таки мы впускаем множество народу в ранее закрытую тему. Так что лучше, чтобы все было максимально аккуратно. А в целом мне понравилось, – закончил доктор, здорово облегчив нервное ожидание автора.
– И стихи мне ваши понравились, – вдруг сказал он.
«Откуда вы их взяли?» – чуть не спросил Парамонов. Но вовремя сообразил, что источник мог быть только один.
Ольга и передала.
Они же встречались.
Ольга потом, после их встречи, обняла Парамонова, погладила его по голове и сказала: «Как же тебе было плохо, Олежка!» Что ж он ей такого ужасного рассказал, что девушку так проняло?
Вот Ольга стихи и передала.
– Стихи, они же диагноз? – усмехнулся Парамонов.
– Есть немного, – согласился доктор. – Но главное, что они имеют отношение к литературе. А не только к расстройству эмоциональной сферы.
– Спасибо, – поблагодарил Олег. И сделал то, что раньше делать не собирался.
– Я тут вам еще один рассказик принес, – сказал он, передавая врачу сложенные листы. – Юмористический.
– Юмористический – это хорошо, – обрадовался Лазман. – Как называется?
– «Депрессия», – ухмыльнулся Парамонов. – Как же еще.
– Понятно, – вздохнул Лазман. – Прочту обязательно. Спасибо.
Они вышли из корпуса на освещенный солнцем двор. Зелени было столько, что, если б не решетки на окнах и не высоченные стены, ни за что не угадаешь в этом учреждении «психушку».
Больных на улице осталось гораздо меньше.
Вообще практически не осталось.
Лишь на скамейке недалеко от входа сидел все тот же пожилой мужчина, с которым доктор тепло поздоровался по дороге в корпус.
– Вы еще гуляете, Владимир Павлович? – спросил Лазман.
– А куда мне торопиться? – благожелательно ответил тот.
– Вот, – пожаловался Олегу при пациенте доктор. – Абсолютно здоровый человек, а выписываться не хочет. Так, Владимир Павлович?
– Так, Марк Вениаминович, – согласился мужчина.
– Как это? – опешил Парамонов. – Вы добровольно вместо выписки сидите в дурдоме?
Сказал и прикусил язык.
«Дурдом» – нелучшее слово при больном.
Даже при двух больных, считая Парамонова.
– А где вы видите дурдом? – добродушно улыбнулся Владимир Павлович. Он, похоже, вообще не умел злиться или гневаться. – Здесь не дурдом. Здесь умные и добрые люди. Здесь замечательная библиотека, книжки из которой читают. Здесь есть с кем интеллектуально общаться. И никто не хочет тебя подставить или разорить.