Не будь дурой, детка!
Шрифт:
Савелов покачал головой:
— Ну, если только соскучилась…Тогда можно… Только границ не переходи, а то…
Горянова скорчила недоумевающую мордочку, мол, какие границы, шеф? Так, помацаю немного…
— А то что?
Савелов оторвался от созерцания дороги, посмотрел на ехидную мордочку Даринки, вздохнул и сказал почти без всякого ерничания:
— Так, учти, Горянова, на меня… в шутку… губы не раскатывай! Тебе не светит и …
Он не договорил, потому что Даринка совсем не хотела быть серьезной.
— Светит месяц, светит ясный, светит по-олная луна… — фальшиво запела Горянова. — Злой вы, Роман Владимирович! Такой облом!
Между тем Савелов уже подъезжал к ресторану. Заглушив мотор, он отстегнул ремень и повернулся к Горяновой. И этот серьезный взгляд чуть — чуть пугал, нет, не пугал, но настораживал однозначно.
Красивая мужская рука нажала на замок, отщелкивая с громким звуком горяновский пристяжной рычажок, а шеф все это время не сводил с девушки серьезных глаз.
— Стар я стал в такие игрушки играть, Дарин, — наконец невесело усмехнулся он, — сердце, знаешь, уже не то… — и добавил уже веселее, пытая сгладить впечатление: — так что ты пожалей аксакала, не возбуждай понапрасну…
И пока вмиг посерьезневшая Горянова оторопело переваривала сказанное, Роман Владимирович вышел из машины, как — то очень быстро обошел ее и открыл девушке дверцу. Это было очень естественное движение, столько раз проделанное им ранее — протянутая рука, помогающая выйти. Горянова машинально приняла помощь, вставая с сиденья. Все, как всегда…
— Какие игрушки? Я сама серьезность… — запоздало и как-то очень тихо и даже неловко попыталась продолжить разговор Горянова, вылезая из машины.
Она вообще не хотела понимать, что сейчас происходит. Бывают такие минуты, когда мозг отказывается анализировать происходящее.
Савелов стоял очень близко к дверце и все еще держал в своей руке теплую Даринкину ладонь.
— Сама серьезность, говоришь?
— Ну да…почти…
Они стояли друг напротив друга, и пауза обещала сильно затянуться. Горянова молчала, рассматривая Савелова, судорожно пытаясь найти верные интонации, чтобы вернуть былое легкое подтрунивание. И не находила… Да и он не спешил, и две ровные морщинки у его переносицы не торопились разглаживаться. Все вокруг стало казаться Горяновой каким — то ненастоящим, фальшивым. Ну не общались они никогда так с Романом! Неправильно это! Где ее брутально — ироничный шеф? Где легкий, ни к чему не обязывающий флирт? Зачем сейчас этот умный, спокойный, но такой прожигающий взгляд? И стало Даринке очень обидно, что Савелов, уже давно родной человек, вдруг стал каким-то незнакомым. Красивым, далеким и незнакомым… Не хватало теперь с ним поссориться. Если еще и с ним, то…
А между тем Роман Владимирович как-то по-своему понял затяжное горяновское молчание.
— Ну что, идем, девочка моя, — наконец произнес он и по — хозяйски, собственническим жестом переплел свои пальцы с ее рукой.
И повел к двери ресторана. Десять шагов дались Горяновой нелегко. Ух! Бывает так, что разум говорит: ничего страшного, ничего из ряда вон выходящего, но ты ничего не слышишь, потому что тебя до краев заполняет паника. Дикий страх. Переплетение ладоней было для Даринки сейчас слишком интимным жестом. Да! Так! Слишком! И это выбивало из колеи. Горянова много раз в своей жизни хватала руками Савелова, тот бесчисленное количество раз щипал ее, целовал в щечку, держал за талию и делал много еще чего, но никогда она не воспринимала его прикосновения так… Ой, мамочки! Да что же это! Она взрослая самодостаточная женщина, давно забывшая, что можно
— Прошу, мадам!
И потом, помогая в гардеробной снять девушке пальто, он ни разу, даже мимолетно, не коснулся обнаженных участков кожи, что было достаточно сложно.
Ресторан Мамелова встречал их тепло и пафосно. Официанты вип — зоны как — то случайно, словно сами собой выстроились во фрунт. Да и управляющий французской части ресторана расточал такую патоку, что даже Даринке это показалось чрезмерным… Но учитывая только что произошедшее, можно было и потерпеть. Горяновой нужно было время, чтобы прийти в себя.
А вокруг растворялось в воздухе невероятное внимание и всеобщая забота. И переполненный в понедельник вечером ресторан (представляете — в понедельник!). И классическая музыка. И блеск не самых дорогих и крупных, но все — таки бриллиантов. Настоящих. И перестукивание вилок и бокалов. В общем, красота. И уже полузнакомые лица, кивающие Савелову и Горяновой со всех сторон. Управляющий, все также угодливо улыбаясь, ловко вел их к маленькому столику, находящемуся у самого окна и отделенному от общего зала своеобразным полукруглым балконом.
Не успели они присесть, как через весь зал с раскрытыми заранее для страстных объятий руками к ним спешил Николай Егорович Мамелов. Горянова не смогла сдержать возгласа искренней радости.
— Дариночка! С возвращением! — Николай Егорович смачно поцеловал девушку в подставленную ею щечку и, не дожидаясь вежливого приглашения, на правах хозяина кивнул официанту, чтобы тот в одно мгновение приставил к уединенному столику еще один стул. Николаю Егоровичу хотелось пообщаться.
— Если честно, — начал он, — я думал, что ты предпочтешь пиратскую часть моего заведения, а не это пафосное безобразие, — и он заговорщически подмигнул девушке.
— Да я бы с удовольствием, Николай Егорович, — Горянова доверительно потянулась вперед, — но меня сегодня, как домашнего питомца, выгуливает шеф, так зачем спорить? — Даринка уже пришла в себя и старательно язвила.
Мамелов рассмеялся и перевел вопрошающий взгляд на Савелова:
— Не желаешь эту красотку удочерить, Ром? Хорошо смотритесь вместе…
— Уматерить могу… а то чересчур дерзкая! — не остался в долгу Савелов и добавил чуть погодя: — А «хорошо» … госпожа Горянова и без меня смотрится…
— Да! — согласился Мамелов, ласково поглядывая на девушку, — Дариночка — девочка редкой красоты. Да ты не смущайся, чего ты зарделась — то, как маков цвет?
— Она, когда голодная, всегда такая, — не остался в долгу шеф.
Давно уже был сделан заказ. И даже салат с овощами и яйцом пашот Горяновой был съеден, на подходе был сливочный суп из морепродуктов с сыром Дор Блю, а Николай Егорович все не уходил. Тем для разговоров была тьма тьмущая.
— Ты уже сказал ей? — кивнул на Даринку Николай Егорович.