Не будь дурой, детка!
Шрифт:
Спустя полчаса Горянова обустраивалась в небольшой холостяцкой квартирке метров в сто, причем Левон Гогенович, спросонья натягивая на себя одежду, так и не успел осознать, что делает эта привлекательная молодая женщина в его квартире, почему ему срочно нужно покинуть помещение и зачем, собственно, она вешает свое пальто в шкаф и снимает сапоги. И как это понять, что она будет здесь жить?! То, что это самая настоящая реальность, он осознал, когда Горянова, выхватывая у него из рук ключи, уже молниеносно меняла на замке кодовую комбинацию, предварительно узнав у оторопевшего Левона старый пароль. И все это минуты за четыре. Даже толковый армянский мужчина Рустам не успел вставить свое веское слово.
— А если мальчику что — нибудь понадобится, — Горянова была сама любезность, уже чуть высовываясь из — за двери, — то пусть звонит… знаете, — и она ослепительно улыбнулась двум оторопелым мужчинам, — вечером я совершенно свободна. Баревек Самвел Тимурович!*
— Воронеж слезам не верит! — Горянова поняла, что жизнь в этом городе будет веселой.
Если честно, Горянова самой себе поражалась, ведь она никогда не была настолько напористой и старалась не переходить на личности, искренне уважая чужое пространство. Нет, она вполне могла переключиться с русского языка на мат, наорать громко и многое другое, но делала это исключительно с людьми, не понимающими иначе, ну, что греха таить, есть в России такая категория людей, но даже тогда делала это с неизменным женским обаянием. Мол, просто пытаюсь говорить с вами понятным языком, а так — ничего личного, господа хорошие! В той, «доворонежской» жизни, она никогда не позволила бы себе даже в приступе самой безумной ярости перейти границы так, как она сделала сейчас. Выгнала без всяких угрызений совести самым скандальным образом незнакомого человека из дома!
— Оёёёё! — это медленно приходило осознание сотворенного.
Да что с ней? Подумаешь — дурацкое пространство, триста метров бездверной жизни и ванная в полу! Это проблема? Уж кто — то, а Даринка вполне смогла бы исправить довольно многое, заставив того же Рустама привезти потолочные карнизы и повесить на них какую — нибудь дешевую плотную ткань, зонируя квартиру, и спокойно, ну в течение двух — трех дней, привести это глупое пространство в приемлемый вид. А в крайнем случае, могла заставить Рустама найти ей новое жилье или попросить Самвела Тимуровича оплатить гостиницу. В общем, цивилизованных вариантов была тьма! Но нет! Она выбрала самый худший из всех возможных, словно все границы ее воспитанности был стерты, и Даринка с остервенелым унынием поняла, что, наверное, после сегодняшнего стала почти хабалкой, так, кажется, называют в простонародье женщин, потерявших всякое самоуважение. Хабалка! Для честной, честолюбивой, но не желавшей отказываться от собственной женственности Горяновой это был почти приговор.
Ведь напористость, сила, уверенность в себе всегда должны идти рука об руку с воспитанностью, ибо без нее все эти качества лишь показатель абсолютной распущенности и глупости. Горянова посмотрела на себя в зеркало в прихожей и поморщилась, потому что показалось ей, что в отражении на нее сморит, словно с Дориановского портрета, тетка средних лет с властными выражением лица и уголками губ, сумрачно опущенными вниз. Она смотрела в зеркальное отражение, и ей вдруг стало так нестерпимо жалко себя, словно она только что потеряла не только лет десять своей молодости, но и что — то очень важное — опору. Даринка, вся такая независимая, вдруг отчаянно захотела, чтобы все это, ну, проблемы с квартирой и людьми, решала не она, а кто — нибудь, кто — то, кто не позволит ей стать грубой теткой, умеющей сносить все стены вокруг. Теткой, чьи мечты, чаяния, надежды, чья хрупкая женственность навсегда были разрушены жизнью, бытом или мужчиной, кто знает? Теткой, которая, как тот зеленый Халк, сильна, но никогда уже не сможет быть женственно прекрасной.
Рука Горяновой непроизвольно потянулась, чтобы смахнуть со своего пальто грязь, вероятно, попавшую туда, когда она, впервые не щадя, бросила дорогую одежду на мокрый чемодан. Она не узнавала себя! Сейчас, в этой чужой квартире, после триумфальной победы над растерянным армянским противником, она чуть не плакала, потому что понимала: внутри нее, такой раньше цельной, неразделимой, вдруг началась борьба. Борьба с самой собой. Борьба не на жизнь. А на смерть. Все, что держало ее стальной характер, теперь было сметено болью, той самой болью, которую Горянова не готова была признавать, но которая теперь зеленым буйным цветом расползалась где — то глубоко в груди. И больно было не только потому, что Пименов предпочел ей Эльку, и не столько потому, что мелкая, следуя давней привычке забрала самое дорогое, а потому, что все, что Горянова выстроила в своей голове, вдруг дало резкий, сумасшедший сбой. Разрушилась ее мечта о тихой жизни рядом с простым хорошим парнем. Исчезла даже сама мысль о том, что эта тихая жизнь ей по плечу…
Горянова прошла на кухню и села за вычурный стеклянный стол, столь же неуместный здесь, сколь и пафосный, ведь все остальное пространство дышало светом, натуральным деревом и английским текстилем с цветочным принтом. А этот стеклянный ужас портил теплую атмосферу чудесной кухни.
— Я стол! — горько протянула Даринка. — Этот никому не нужный стол!
Сразу стало так жалко себя и снова захотелось плакать, но к счастью, пиликнул телефон,
— Верно, как верно сказано! — изумилась Горянова и продолжила вслух: — Да, я тоже не надеюсь на других. Так что иды ты, Пименов, в свою деревню, теперь я точно тебя отпустила. И хабалкой я не буду! И шарахаться ни от кого не буду! Просто буду делать себя счастливой сама.
И пошла в комнату раскладывать вещи — отказываться от привилегий, полученных в результате внутренних метаний, рациональная Даринка не собиралась. Уж прости, Левон Гогенович!
* Передавайте привет Самвелу Тимуровичу! Не пропадайте!
Глава 3
В сутках было двадцать четыре часа, но Горяновой их катастрофически не хватало. Как только было озвучено имя компании- генподрядчика, Даринела Александровна вступила в свои права. С одной стороны, работа была ей знакома — соблюдение всех прав заказчика, проверка качества работ, проверка расходных смет, выстраивание анализа последовательной сертификации материалов, коррекция сроков строительства и многое другое, а с другой — темный лес. Новые люди, огромный объем документов, незнакомые цифры и новые, неосвоенные направления. Чего стоила, например, проверка точности инженерно-геодезических изысканий, исследование соответствия земельного участка результатам оценки качества через квалиметрический подход, нормативное выравнивание и, конечно же, серьезная проверка изначального расчета стоимости строительства. Горянова только за голову хваталась. Боясь прослыть курицей, Даринка на встречах с представителями дирекции генподряда изо всех сил старалась с первых дней поменьше говорить, но сразу потребовала кипу полученных разрешений, сертификацию, планы. Одно радовало, фирма была серьезная, начальники участков произвели хорошее впечатление, особенно суровый, представительный Александр Николаевич Спицын, спокойный и деловитый мужчина — сибиряк, перебравшийся в теплый Воронеж лет десять назад, но не утерявший северо- восточной деловитости. Ни слова впустую, ни секунды на лишнее. Таких людей Горянова любила и уважала априори. Чтобы с таким работать, надо во всем разбираться досконально, не хватая по верхам, поэтому в первые три воронежские недели Даринка почти не спала. И в родной город не поехала, переслав рекомендации Волкову и Петрову через Савелова. Она теперь не только вгрызалась в документы, стараясь все понимать, буквально все, что читает, а это было сложным делом, но и по ночам перелопачивала интернет в поисках серьезной литературы. Пришлось даже получить доступ к электронной библиотеке строительной академии. Да! Какие уж тут душевные переживания. Какой там Пименов! Какая там Элька! Какой там страдающий по вечерам Левон Гогенович! В рабочей горячке Горянова забывала даже воды выпить, не то что поесть. Она вспоминала о своих потребностях лишь тогда, когда ее уже начинало подташнивать от голода и обезвоживания. Так и жила. Еще бы немножко, и Горянова точно бы умерла от истощения, но как- то совсем поздно вечером, когда приходить в гости совсем уж неприлично, на ее пороге появилась необыкновенно приятная немолодая армянская женщина, оказавшаяся соседкой и по совместительству родной теткой двум колоритным армянским мужчинам, с которыми Даринка уже имела честь познакомиться. Увидев бледную, осунувшуюся Горянову, тетя Ануш только руками всплеснула и, покачав головой, с необыкновенной армянской мягкой интонацией протянула:
— И! Деточка!
И потянула за собой оторопевшую Горянову. В теплой уютной квартике хозяйка сразу усадила девушку за большой стол в гостиной и побежала хлопотать. Очень скоро на столе появилась необыкновенной красоты тарелка, полная ароматного супа с крупными мясными шариками. Горянова сглотнула, впуская в себя непередаваемый аромат вкусного бульона и сочных трав.
— Кушай, деточка! Это кюфта, это вкусно! — женщина печально и ласково заглядывала девушке в глаза.
А Даринка, от усталости лишь кивнув головой, с удовольствием втянула в себя первые ложки горячего. Она ела молча. Смакуя каждую каплю, впадая в тяжелое оцепенение и лишь продолжая методично подносить ко рту ложку с пряной прелестью.