Не бывает прошедшего времени
Шрифт:
Бармен что-то выкрикнул в зал и клацнул клавишем на пульте. Люди, в том числе и сосед наш, начали стягивать наушники, оглядываясь. Лишь компания за сдвинутыми столиками жила независимо от кассетной забавы и развеселилась еще больше, уже и каблуками постукивали по полу.
– Почему бы вам не поговорить со мной?
– снова повернулся к нам человек, чьи наушники смолкли.
– Вот вы не желаете со мной общаться, а зачем же тогда вы в "Русском аудио"? Сюда ходят спасаться от тишины. Вот я кофе взял, выпил, музыку послушал - и все за шесть франков. Что такое шесть франков? Чашечка кофе или номер здешней русской
– "Русская мысль"?
– перебил его Виктор.
– Да.
– Так подотрись ею!
– Виктор опьянел от ликера и становился все агрессивнее.
– Не обижайте и не пугайте меня!
– Человек без наушников жалобно взглянул на нас, а затем на женщину за столиком у входа, сидевшую все так же одиноко и отстраненно.
– Искусство жить вне родины - это, кроме прочего, искусство поиска собеседников. Я беседую с окнами, с зеркалом, со старым диваном в своем парижском жилье и с еще более старым диваном, оставшимся там, в стране, где я жил тысячу лет назад и где доставал диван по знакомству, потому что с диванами были временные трудности. Здесь не бывает сложностей с мебелью, здесь поговорить не с кем.
Мужчина постучал стаканчиком по столу и послушал отрывистые звуки. Бармен что-то заорал у своей стойки и включил пульт. Одинокие люди за столиками потянулись к наушникам, только женщина у входа сохранила невозмутимость. Мужчина немного подождал моего ответа, отвернулся и взял наушники.
– Разве здесь можно поговорить?
– сказал Виктор.
– Сдуру я тебя затащил сюда. Хочешь, я тебе расскажу про этого типа? Интересно-о-о...
Я не был уверен, что нуждаюсь в подробностях. Выразительность самой атмосферы "Русского аудио" характеризовала гостей заведения, тем более постоянных гостей, достаточно полно.
– Хочешь знать о нем больше?
– переспросил Виктор.
– Впрочем, для чего тебе это знание? Чтобы повозмущаться или позлорадствовать: вот, мол, каково им, бездомным!
– А знаешь, я подумал именно так: вот, мол, каково им, бездомным. Пошли отсюда... Повеселились, и ладно.
– Не прыгай, - взмахнул рукой Виктор.
– Погоди.
К нам подошел официант с таким же, как у первого, розаном на картузе. Пажеские официантские штаны были чем-то залиты - ощущалось, что работа кипит.
– Принесите водки, - сказал Виктор.
Официант бегом доставил нам потный графинчик и две рюмки. Одну я возвратил, а Виктор, не комментируя моего поступка, плеснул себе полную.
– Будь, здоров!
– Он опрокинул рюмку и подмигнул.
– Вот подохну, и человечество отпустит мне все грехи, вольные и невольные, ако я отпускаю должникам своим. А ты? Ничего не забудешь, ничего не простишь? Тебе мало, что и здесь вот поле боя, большинство - люди с войны, побитые, покалеченные.
– Не прощу, - сказал я.
– Гадов не прощу, тех, кто Киев мой жег, не прощу, тех, кто людей моих убивал, не прощу. Помирать буду в муках, вечным блаженством рискну, а не прощу. И дособеру материал для фильма, чтобы другие тоже не прощали.
– Я господин из Америки.
– Виктор быстро пьянел.
– Я господин без памяти. У меня целый народ беспамятный, потому что, если начнут они вспоминать, скольких индейцев зарезали, скольких негров убили, чтобы загрести и освоить землю свою, я захлопаю крылышками и воспарю выше всех, как безгрешнейший человек на свете! Я из Америки!
– Идиоты, - громко обратился к нам человек из-за соседнего столика и положил наушники перед собой, - нас же память затерзала, а не беспамятство. Не ври, что родина через океан не притягивает. Это мощный магнит, тянет и тянуть будет. Вон Шаляпина, уже мертвого, а перетянуло через кордоны аж на Новодевичье московское кладбище! И слепые от видений мучаются, не говори так про слепых! Это мой брат играет на аккордеоне у входа и торгует лотерейными билетиками, как попугай. Он воевал в Красной Армии, а потом в плену фашисты ему глаза выбили. После освобождения партизаны подарили ему аккордеон, а я приехал к брату и вот остался. Зачем я тут? У нас с братом фашисты перебили дома всю родню: я бы их, гадов!..
Мужчина из-за соседнего столика вскочил, а затем вдруг прижал наушник мне к голове. Схваченная с середины, но узнаваемая, запищала старая песенка, знакомая по дому, старая довоенная пластинка, запомнившаяся невесть когда. Я не обиделся, мужчина почувствовал это и заговорил, обращаясь не к Виктору, а ко мне:
– Ну вы меня должны понять, вы не такие, как этот бармен, ой как я хочу песни своей, хлеба своего, а брат, он же сплошная память о беде, а не о победе, ой же как я домой хочу, только брата нельзя бросить, он ведь одинешенек!
– Иди гуляй!
– вдруг гаркнул Виктор на моего собеседника и почему-то хлопнул в ладоши.
– Почему это "иди"?
– Мужчина с наушниками возмутился, но видно было, что и в возмущении он полагается сам на себя, потому что никто вокруг не снял наушников, компания за сдвинутыми столиками гуляла, не обращая ни на кого внимания, а женщина у двери сидела все так же одиноко.
– Чистенькие вы все!
– крикнул Виктор и снова хлопнул в ладоши.
– Тот прямо из Красной Армии, а этот вообще из облисполкома! Чистенькие вы все, и память у вас замечательная! А я весь беспамятный и в дерьме, я сюда подыхать приехал.
– А ты не ори, - на хорошем русском языке спокойно сказал бармен, подойдя к нам вплотную.
– Я же тебя отсюда могу так зафутболить, что окочуришься раньше, чем поймешь, что с тобой происходит! Я, милейший, служил у генерала Власова в РОА и не стыжусь. Если пожелаете, я вам такие песенки крутану, что у вас глаза на лоб вылезут. Вы в "Аудио" платите за музыку, а заказываю ее я! И чтоб никто здесь, кроме меня, голоса повысить не смел!
Вдруг от двери послышалась музыка. Слепой аккордеонист вошел в кафе и, играя "По долинам и по взгорьям", двигался в сторону бармена, ни на мгновение не прерывая песню о дальневосточных партизанах, которые разогнали воевод и уже не отдадут завоеванного.
– Выгоню!
– взвизгнул бармен.
Слепой швырнул бутылку точно на голос, и, пролетев мимо барменской головы, та разбилась о стену возле пульта, густой ликер потек по обоям.
– Это же ты, гад, моих детей и жену мою в Освенцим отправил, это же ты село мое жег, это же ты, гадючья морда...
– Кто ему выпить дал!
– взвизгнул бармен.
– Какое село, какие дети?!
Слепой снова бросил на звук, теперь точнее, потому что жестянка попала точно в цель, монеты отлетели от барменского лица и покатились по полу, но никто за ними не наклонялся.