Не чужая смута. Один день – один год (сборник)

Прилепин Захар

Чешских пленных плохо кормят в плену, да, никто из героев, правда, так и не умирает от голода – а кормят плохо потому, что русские офицеры периодически проигрывают в карты и разворовывают деньги, выделенные на пропитание колонны. (Потом приезжает самый старший генерал, устраивает разгон – государство тратит баснословные суммы на кормление пленных, в чём дело?! – потом генерал уезжает – и начинается всё по-старому.)

Но их точно не пытают и не убивают. В русских семьях (когда чешских пленных разбирают работать по крестьянским подворьям) чехов сажают за общий стол, и они едят со

всей семьёй. (Между прочим, они против русских воевали только что.)

Чехи не знают, что такое махорка, не понимают, что такое баня («Да здравствует русская святая инквизиция!» – кричат они там, наконец поняв, что их не собирались сварить живьём), они не едят пшённую кашу (и удивляются, что русские это едят, – у них только кур таким кормят).

И ещё на одну штуку в этой книге я не мог не обратить внимания.

Действие первой части романа происходит на Украине, пленные останавливаются в каждой деревне, общаются с крестьянами, которых автор неустанно обозначает как «русских». Часть действия происходит в Киеве, который назван как-то патетично, вроде «жемчужины Украины», но там тоже живут русские.

Мне могут сказать, что автор просто не разбирался в национальностях, и для него все жители Российской империи были русскими. Но нет, Ванек как раз очень внимателен к национальному вопросу, без конца шутит о ложном славянском братстве, в которое чехи не верят, на каждой странице фигурируют поляки, словаки, русины, евреи, казаки и так далее, множество народов, чья национальная принадлежность всегда отмечается отдельно. Но украинцев – нет нигде. Их нет даже на Украине.

Заговор какой-то. Думаю, что Киеву эту книгу тоже нужно запретить к распространению. Крупнейший европейский народ! – а блаженный автор, самолично участвовавший в описанных событиях, этого народа в 1916 году не заметил в упор. Он просто не знал о них.

Сволочь. В топку.

* * *

Георгий Иванов – акмеист, в самом разнообразном смысле модный юноша, после 1917-го, естественно, антибольшевик, потом эмигрант; вообще же – замечательный русский поэт, – так вот, Иванов вспоминает:

«Поздней осенью 1916 г. вдруг распространился и потом подтвердился “чудовищный слух”: – “Наш” Есенин, “душка-Есенин”, “прелестный мальчик” представляется Александре Фёдоровне в царскосельском дворце, читал ей стихи, просил и получил от Императрицы посвятить ей целый цикл в своей новой книге!..»

«Чудовищный слух» поставлен в кавычки не только потому, что Иванов иронизирует, а потому, что все последующие определения – «наш», «душка», «прелестный мальчик» – это цитаты: так тогда выражалась «прогрессивная публика», Георгий Иванов просто передаёт её слова.

Есенин совершил, по мнению «прогрессивной публики», невозможный проступок: быть близким к Императрице – это страшнее всего, это просто полный кошмар, после этого никаких оправданий быть не может.

(Почему-то вспомнил, как году в 2007-м виделся с Путиным, в Ново-Огарёво, мы тогда минут десять с гарантом спорили на всякие политические темы, я просил его амнистировать нацболов; и, в общем, написал потом по поводу встречи добродушно-иронический отчёт.

Через несколько дней мне снисходительно-строго

написал Демьян Кудрявцев, тогда ещё глава холдинга «КоммерсантЪ», что мне этого «не забудут и не простят». Нет, не спор с гарантом и не просьбу амнистировать нацболов мне не простят, как вы подумали. Мне, по мнению Кудрявцева, не простит «прогрессивная общественность» моего недостаточно яростного отчёта по поводу встречи в Ново-Огарёво. Да и вообще самого факта встречи.

Я, помнится, написал в отчёте, что погладил собаку Кони и положил в блокнот собачьи волоски на память – ну, то есть откровенно валял дурака.

Так эти параноики из числа «прогрессивной общественности» всерьёз прочли эпизод про «волоски Кони», и кислой слюной изошлись на этот счёт.

…А Есенин – стихи читал высочайшей особе, сами понимаете. Посвятить хотел целый цикл. Тут не то что о «прощении» нельзя говорить – таких людей просто вычёркивали.)

В общем, только одно надо сказать: мало кто ненавидел «Россию, которую мы потеряли», «веру, Царя и Отечество» так же сильно в 1917 году – как те, кого сегодня выставляют в качестве самых неистовых ревнителей той, порушенной большевиками России.

Они ревнители стали потом, годы спустя, когда душа надорвалась от разлуки.

* * *

В феврале 1917 года произошла в России либерально-буржуазная революция.

Знаете, как выглядел Киев к сентябрю? (Буржуазия всего полгода у власти.)

Очевидец:

«Весь Киев бурлил. “Союз освобождения Украины” дошёл до того, что послал приветственную телеграмму австрийскому генералу Пухало с пожеланием “дальнейшего победного напора славной австро-венгерской армии в самое сердце Украины – в Киев, во славу Его Величества Императора Франца-Иосифа”».

Явись, австрийский генерал Пухало, и освободи нас от клятых москалей.

* * *

Раздел в культурной среде после Октября 1917-го происходил не по той линии, которую нарисовали сегодня. С одной стороны, люди чести, сторонники «России, которую мы потеряли», кладущие размашистые кресты на себя, – а с другой поганые и картавые большевики, которые немедленно начали матушке России загонять болт в лоб.

Ничего подобного.

Едва ли не первая поэтическая антология, которая вышла при советской власти и эту власть принимала и славила, – была антология «Красный звон» (январь 1918 года) – со стихами крестьянских поэтов: Есенин, Клюев, Орешин, Ширяевец. С предисловием Иванова-Разумника, русофила и блестящего критика.

Другой важнейшей поэтической силой революции 1917-го были «Скифы» – издание, опять же имевшее отношение к Иванову-Разумнику, вокруг которого группировались Блок, Белый и упомянутые выше Есенин и Клюев. Думаю, особо объяснять, что такое скифы, не нужно: объединение жёстко противопоставляло своё скифство – западничеству.

(Мы говорим именно о зиме 1917–1918 гг., потом ситуация изменялась, хотя нам есть что сказать и по дальнейшим событиям.)

То есть в понимании людей, принявших Октябрь 17-го, борьба шла не по линии «большевики» против «Руси православной, тысячелетней», а по линии «Русь народная, скифская» против «западников и февралистов».