Не грусти, Мари!
Шрифт:
Я пошла есть с тайной надеждой увидеть Дэна – он же на кухне. Получив тарелку солянки, выяснила, что Дэн ушел вот буквально только что. Как это я с ним разминулась? Неужели, когда мыла руки? Вот невезуха! А он даже не попрощался, не попытался меня найти. Все стало плохо – даже солянка показалась совсем невкусной, а ведь раньше я ее ела так, что за ушами трещало. Хотя, может быть, у него что-то срочное? А может, Дэн не хочет афишировать наши отношения? Да, у нас и отношений как таковых нет, но вдруг для него это тоже серьезно?
По какой-то неведомой причине посетители сегодня обходили «Донну Розу» стороной. Опять же, завтра понедельник, рабочий день, допоздна зависать в кафе не каждый захочет. От нечего делать я принялась вновь рассматривать
– Привет! – радостно сказала она, протянув мне ладонь. – Я Лиза, а ты, значит, Маша?
– Значит, – пробурчала я.
– Хочешь мне позировать?
– Чего?!
– Ну, я будущий художник, – принялась объяснять моя новая знакомая. – В смысле, я вообще художник, а в будущем известный художник, – тут она подмигнула. Я из вежливости улыбнулась.
– Мне нужно для диплома цикл картин написать, по одной тематике.
– И какую ты выбрала? – спрашиваю я.
– Женские архетипы в русском народном устном творчестве.
– Ого! Это сказки, что ли?
– Не только! – Возбужденно затараторила Лиза. – И сказки, и легенды, и славянские мифы, и апокрифы, но это уже позднее… Так попозируешь?
– Ну…можно.
Мне не хотелось обижать Людину добрую знакомую, да и портретов с меня никогда не писали. У Изки висело два: в красках и тушью, оба написаны ее поклонниками, разными. Одного я не знаю, а второй на четвертом курсе учится, Владик Земцов. Он раз Изку увидел в театре, в «Чайке» (наши замахнулись на Чехова), так вечером пришел домой и нарисовал ее тушью, а наутро подарил. На том портрете Изка сама похожа на Чайку, какая-то трагическая, опущены глаза, изломаны брови, а вокруг все как-то темно и серо, только ее белое платье и белое лицо приковывают взгляд. Ну, да это роль такая была. Изка не очень любит этот портрет, ей другой больше по душе. Там бушуют яркие летние краски, Изольда в ее любимом красном платье сидит на лужайке в парке, плетет венок из ромашек. Она очень красивая там, как и в жизни.
– …завтра заходи в любое время, – донесся до меня голос Лизы, – мы с Колей рады будем. Ты интересная.
– Да ладно? А кого ты хочешь с меня нарисовать? Не Бабу-Ягу хоть?
Это я-то интересная? Что-то Лиза загибает. Наверное, очень нужна натурщица, серия портретов это вам не один.
– Написать, – серьезно поправила художница. – Картины пишут, а не рисуют. Во-первых, Баба-Яга уже есть, а во-вторых, Маш, я и сама не знаю. Как выйдет.
– А сколько у тебя уже есть картин?
– Две. Баба-Яга…– тут она понизила голос, – Колькина тетка. И еще Сирин.
– А надо сколько?
– Семь-восемь.
– Хочешь, я тебе еще Василису Прекрасную приведу? Только меня ты все равно напиши.
А то увидит Изку и откажется меня писать, с нее-то картина красивее будет. А я вдруг
– Ой, приводи, конечно. И кстати, я портрет тебе отдам, когда диплом получу, мне только его надо будет выставить.
Конечно, Изка согласилась позировать, мы обменялись телефонами с Лизой. Люда кое-что рассказала мне про эту пару: у ребят оказалась не совсем обычная история. Коля был серьезным и вдумчивым парнем из профессорской семьи Нагорных. Его сдали в физмат лицей, потом парень поступил в Бауманку. Но проучившись там один курс, вдруг понял, что вообще не хочет заниматься математикой, ну совсем. Потенциальному светилу науки хотелось просто волком выть от цифр, формул, графиков, диаграмм, но бросить престижный институт он не мог. Родители очень гордились сыном-студентом, видя в нем продолжение самих себя, даже мысли не допуская о том, что Николай не пойдет в науку. А у парня началось тяжелое нервное расстройство, которое закончилось клиникой. Врачи, психологи, уколы. В общем, на семейном совете решено было на единственного сына не давить. Коля был отпущен в «свободное плавание» и через год без особого труда поступил в Строгановское училище. Он еще в больнице начал рисовать. Лечащий врач сказал: не мешать ни в коем случае.
Жизнь в общаге стала для «домашнего мальчика» нешуточным испытанием. Несостоявшийся ученый понятия не имел, как, к примеру, сварить макароны или пожарить яичницу. Сердобольная соседка Лиза Швец подкармливала сокурсника, учила адаптироваться к незнакомой среде. А потом стала необходимой. Коля почти сразу представил ее родителям своей невестой. Будущие свекор со свекровью в восторг не пришли: совсем не такую жену они прочили Коленьке. Мама – кандидат наук и папа – замдекана хотели видеть рядом с сыном серьезную, умную, перспективную девушку, в идеале тоже научного работника, на худой конец, медика или юриста. Или хотя бы преподавателя. А тут такое чудо в фенечках… Но Коля стоял насмерть, он, мол, однолюб и больше ему никто не нужен в этой жизни. Родители поняли: мальчик вырос.
А Коля почувствовал себя счастливым. Он писал совсем небесталанные картины, впервые в жизни у него появились друзья, любимая девушка. Лиза ввела его в свой круг общения, достаточно пестрый, надо сказать: богема, неформалы, ролевики, музыканты какие-то, поэты, начинающие фотографы, журналисты… И все это крутилось, тусовалось, создавало, придумывало, не спало по ночам. Николай познал радость задушевных полуночных разговоров над остывшим чаем, посиделок у костра в лесу с гитарой и песнями, научился кроить и шить «историчные» и «аутентичные» шмотки, когда Лиза вытаскивала его на ролевые игры. Родители не узнавали сына: из послушного и тихого, застенчивого ботаника, парень стал спокойным и твердым, как гранитный уступ, прямо смотрел в лицо знакомым и незнакомым, независимо пожимал плечами. Пришлось заново привыкать…
И ведь, как в той поговорке, стерпелось и слюбилось: даже Лиза со временем стала казаться вполне себе приятной. Оказалось, что девица со странной внешностью совсем недурно готовит, много читает, увлекается историей, а о живописи знает практически все. Лиза тоже пошла на компромисс: в гости к Нагорным одевала строгие консервативные платья и туфли, приглаживала волосы. Все утряслось: Колина бабушка перебралась жить к старшей дочери, оставив молодым домик и собаку – немецкую овчарку Фриду. Зажили неплохо, стали готовиться к свадьбе…
– Летом, должно быть, поженятся, – сказала Люда, – наверняка у нас играть будут. Хорошие ребята, думаю, тебе с ними интересно будет общаться. А Лизка правда талантливая: в Голландии где-то выставлялась, там даже пару картин ее купили, она отложила на свадьбу. А Коле с нами работал еще на втором курсе: весь дизайн заведения его рук дело, по-моему, неплохо.
– Да вообще здорово, – говорю я.
Через неделю мы с Изкой пришли к Швец-Нагорным в гости, прихватив тортик. Сначала Фрида залилась лаем, потом Коля прошаркал через двор, прикрикнул на собаку, тепло улыбнулся нам.