Не искушай меня
Шрифт:
Но все же я надеюсь, что он будет вот так крепко держать меня… всегда.
Я высвободила свою руку и снова коснулась его лица, провела большим пальцем по изгибу рта. Макс приоткрыл губы, целуя мягкую подушечку пальца, неуверенно касаясь ее языком.
Я вздрогнула от лавины эмоций, захватившей меня после этого простого прикосновения.
— Макс, позволь мне помочь тебе, — умоляла я, зная, что медленно пробиваю брешь в его защитных барьерах.
Его руки мгновенно обняли меня, прижимая к груди. Я слышала, как стучит его сердце.
— Ты уже помогаешь, — сказал он, и его голос эхом прозвучал у меня в голове.
Я слегка отстранилась,
— Что же ты делаешь с собой? — спросила я, положив ладонь на его щеку и нежно касаясь кожи, покрытой синяками.
Макс не ответил мне. Он схватил мою руку, поцеловал ладонь, и прижал к своему сердцу. И затем мы крепко обнимались, не желая отпускать друг друга. Мы оба не хотели нарушать призрачную прелесть момента страшной действительностью, в которой он живет.
Потому что данное мгновение это все, что у нас есть.
* * *
— Мама умерла, когда мне было десять, а Лэндону — пять. У нее был рак. Я мало что помню о том времени, когда она болела. Смутно помню, что она подолгу лежала в постели и как мы ходили навестить ее в больницу. Но, кроме этого, я ничего не помню, память как будто заблокировала все. Полагаю я жил так, будто ничего особенного не случилось, — Макс с отвращением фыркнул и его руки еще крепче обняли меня.
Мы сидели на диване. Именно здесь мы провели последние два часа. Разговаривали мало; Макс в основном молчал. Мне же не хотелось нарушать тишину, так как я не знала, что произойдет потом.
Казалось, что ему необходимо обнимать меня. Он пропускал пряди моих волос сквозь пальцы, нежно целовал в висок. И все. Видимо для него в данную минуту большего было и не нужно.
Я не могла не заметить, что его по-прежнему трясет, сердце под моей ладонью билось неустойчиво, а его лицо было покрыто капельками пота. Ужасная ломка все еще одолевала его. Он был неестественно бледным, под глазами залегли темные круги, а его обычно ярко-голубые глаза казались тусклыми и безжизненными.
Я уже привыкла к тишине, поэтому вздрогнула, когда он заговорил. В тишине звук показался мне почти оглушительным.
— Кем нужно быть, чтобы не помнить, как умирает твоя собственная мать? — задал он вопрос. Не знаю, ждал ли он какого-нибудь ответа, но я решила, что отвечу ему в любом случае.
— Ты был ребенком, Макс. Скорее всего ты просто не до конца понимал, что происходит.
Макс снова замолчал. Не знаю, слышал ли он вообще то, что я сказала. Его объятья были такими крепкими, как никогда — пальцы впивались в кожу, словно он пытался сделать нас единым целым.
— После ее смерти отец в некотором роде исчез из наших жизней. Он был с нами, но в тоже время его не было. Он очень много работал, а я взял на себя заботу о Лэндоне. Готовил ему завтраки и ужины, помогал с домашними заданиями. Следил, чтобы у него была чистая одежда, и чтобы он вовремя ложился спать. Я стал ответственен за него. Я, черт возьми, стал мамочкой и папочкой в десять лет.
Не знаю, что ожидала услышать от него. Я придумала тысячу объяснений тому, как он докатился до своей нынешней жизни и, что толкнуло его на эту темную дорожку. Но совершенно не ожидала услышать историю о мальчике, который рано потерял обоих родителей и был вынужден стать взрослым раньше, чем был к этому готов.
Я догадывалась, что прошлое у Макса далеко
Я видела, как он опекает Лэндона. Совершенно очевидно, что он чувствует ответственность за младшего брата. Но история, которой поделился Макс, показала мне, что в нем есть какая-то печаль, которая дает мне надежду, что этот человек еще не совсем потерян.
— А спустя две недели после того, как я пошел в старшую школу, мой отец умер от сердечного приступа. Не думаю, что я вообще знал его. Я даже не помню каким он был до того, как умерла мама, до того, как погрузился он в депрессию и стал горевать. Боже, я не знаю, какого черта я рассказываю все это, — пробормотал он и провел рукой по своим волосам, в то время как его вторая рука, по-прежнему крепко обнимала меня.
Думаю, он пытался разобраться с тем, что происходит у него в голове, пытался найти слова, которыми хотел поделиться со мной.
— После этого, я понял, что существуют разные вариации дерьмовой жизни. И жизнь до смерти моего отца ничто по сравнению с той жизнью, которая началась после его смерти, — продолжил рассказывать Макс и его голос слегка надломился.
— Дядя Дэвид никогда не появлялся. Я даже и не знал толком о его существовании. Он младший брат моей матери. После того, как мы стали жить с ним, стало вполне очевидно, почему мы никогда о нем ничего не знали. Он мудак. Более того, он корыстолюбивый мудак с садистскими наклонностями, который получает удовольствие, обращаясь с другими, как с дерьмом, потому что ему от этого проще живется. Он добился опеки надо мной и Лэндоном, потому что других родственников у нас с братом не было. Бабушки и дедушки с обеих сторон умерли, а мой отец был единственным ребенком. Так что оставался только Дэвид. Сначала он не хотел нас забирать, но, когда понял, что нам полагается солидное ежемесячное пособие до тех пор, пока мы не достигнем восемнадцати лет, он запел чертовски по-другому. Чертов придурок забрал наши деньги и постарался, чтобы мы не увидели ни копейки из них. Он сказал, что мы должны ему эти деньги, — прорычал Макс.
Я взяла его за руку и переплела наши пальцы.
— Мне так жаль, Макс, — искренне посочувствовала я, надеясь, что мои слова не прозвучали снисходительно. Есть что-то нелепое в этих «мне так жаль». Как будто произнеся их, я могла бы ощутить то, что он пережил. Несмотря на те чертовски сложные отношения, которые сложились у нас с родителями после смерти Джейми, я не могу понять, каково это ощущать себя нелюбимой и нежеланной.
Мое детство до смерти сестры было почти идеальным. У меня были родители, которые дали мне все. Я не в состоянии понять ощущение заброшенности и те ограничения, которые испытал Макс. Сложно представить, что ему пришлось взять на себя обязанности родителя, хотя он сам еще был ребенком.
Хорошие отношения, которые у нас когда-то были с родителями испортились в последние несколько лет. Но впервые я задумалась, кто в этом виноват. Действительно ли вся вина лежит на моих родителях, как я убедила себя? Или я эгоистично замкнулась в своем горе и оттолкнула двоих людей, которые любили меня больше всего в жизни?
Самореализация — сложное занятие. Она может полностью пошатнуть основы человека. Так странно, что именно этот сбившийся с пути парень, чья жизнь полна боли, смог заставить меня задуматься над тем, в чем я казалось, была уверена.