Не мечом единым
Шрифт:
— Что вы сделали с моим сыном?.. Вы взяли у меня здорового мальчика, а сделали его калекой! Я отсюда полечу прямо в Верховный Совет. Мой муж известный физик… Я добьюсь… Юра, сыночек мой…
Офицеры знали: не произошло ничего страшного. Им было понятно материнское чувство страха за судьбу сына. Прохоров попытался успокоить ее:
— Ваш Юра здоров. Не нужно так расстраиваться. Вы его скоро увидите. Он на занятиях.
— На занятиях? — недоверчиво спросила женщина. — Но он же ранен. — Ей казалось, ее обманывают, хотят успокоить. Она знала: бывает так, чтобы не убить человека тяжким горем, начинают
Замполит и командир переглянулись, они давно работали вместе и отлично поняли друг друга без слов. Колыбельников, хоть и короток был этот взгляд, спросил: «Ну что ж, я поговорю с женщиной? У вас других дел много». А Прохоров также глазами ответил ему: «Давай, Иван Петрович, сочувствую, не очень приятная тебе предстоит миссия, но такая у тебя должность».
Еще минуту назад замполит не знал, как успокоить Голубеву, и вдруг, глядя на ее страдальческое лицо и испытывая жалость к напуганной матери, он сказал:
— Вам не плакать, а радоваться нужно. У вас замечательный сын. Он совершил настоящий благородный поступок. Командование благодарно вам, что вы воспитали такого хорошего сына.
Ирина Аркадьевна не верила своим ушам. Не подвох ли? Не продолжение ли подготовки к чему–то очень страшному? Но лицо майора было такое открытое, улыбающееся. Этот чисто одетый, наглаженный офицер с интеллигентным лицом не мог так искусно лгать. В глазах матери, еще полных влаги, блеснул светлый лучик растерянной улыбки.
— Как же это? — спросила она, пытаясь примирительно улыбнуться.
— Пойдемте ко мне, я вам все подробно расскажу.
И еще раз обменялись взглядами командир и заместитель. Прохоров будто сказал: «Ты правильную линию взял, Иван Петрович. Пусть будет Голубев в глазах матери героем. Не надо ей все рассказывать».
А Колыбельников, довольный, что так удачно и неожиданно нашел выход из весьма затруднительного положения, шел с женщиной по коридору штаба и удивлялся: «Оказывается, не все можно сказать даже родной матери о ее ребенке!» То, что он расскажет сейчас этой женщине, правда: ее сын совершил благородный поступок. Но есть и другая правда, о которой он ничего не скажет. С каким бы удовольствием выложил Иван Петрович эту вторую правду матери, обвинившей их в бессердечности и черствости, пусть бы она посмотрела на своего сыночка, на плоды своего воспитания во всей их обнаженной неприглядности! Выложить бы ей все в открытую! Но теперь… Теперь говорить об этом нескромно, словно цену себе набивать. Ладно уж, пережила эта женщина и так предостаточно, пусть другая правда останется у нас. Назовем ее — опыт работы…
7
Пятая рота готовилась к тактическим учениям с боевой стрельбой, делу сложному, утомительному и даже опасному. Подготовка шла уже больше недели: изучали меры безопасности, инструктировали огневых посредников, проверяли бой оружия. Провели комсомольское собрание. На собрании присутствовал Колыбельников. Комсомольцы выступали задорно и горячо, в их словах чувствовались и сила, и знания, и уверенность; они обещали: учение пройдет на высоком уровне, без происшествий.
И
Особых опасений положение дел в пятой роте не вызывало. И командир роты капитан Пронякин, и старшие начальники были уверены — учение пройдет благополучно. Только у Колыбельникова была какая–то внутренняя настороженность.
…Двое суток рота вела непрерывные «бои». Наутро третьего дня, после «атомного удара», в обороне «противника» образовалась брешь. В нее стремительно бросилась пятая рота. Надо было использовать результат «атомного удара», захватить, пока не опомнился «противник», важный рубеж в глубине его обороны.
Все это было не только записано в плане учения как тактический фон и вычерчено на картах, но и осуществлялось практически, как в настоящем бою: пятая рота оборудовала исходное положение, потом при имитации ядерного взрыва укрывалась от светового облучения, ударной волны и радиации. Затем неслась на бронетранспортерах по бездорожью в прорыв. Бронетранспортеры скрипели и подпрыгивали на кочках и ямках, и вот наконец рота примчалась к назначенному рубежу, но… он занят «противником»! «Северные» умело защитились от ядерного удара и встретили организованным огнем.
Капитан Пронякин пристально вглядывался в этот чертов рубеж, остановивший продвижение роты. У капитана от бессонницы ввалились щеки, а глаза горели от нервного напряжения. Ротный со злостью думал: «Засел бы там настоящий враг, я бы ему показал! Долбанул бы с фланга — и порядок. Они после атомного взрыва проморгаться не успели бы. Я их еще в убежищах застал бы!»
У Пронякина нервно подергивались губы, он впивался глазами в рубеж «противника» и все прикидывал, как бы он бил врага в настоящем бою: «Ух, дал бы я им жару!» Порывистый и властный, капитан, думая о себе, имел в виду всю роту, он был уверен в своих подчиненных, знал: ни один из них в бою не отстанет и приказ любой выполнит — народ надежный.
Но стремительности и порыва, как в настоящем бою, все же не получилось. Руководивший учением полковник Прохоров приказал этот этап провести с боевой стрельбой, что конечно же усложняло организацию: в бою боеприпасы находились бы у каждого солдата при себе, а теперь их надо раздавать, ну и меры предосторожности и безопасности тоже предусмотреть и соблюдать нужно, в мирные дни потери людей, ранения недопустимы.
Капитан Пронякин отдал приказ, поставил задачи поддерживающим танкам, артиллерии, саперам, минометчикам. Еще раз всем напомнил о мерах безопасности.
Майор Колыбельников нашел сержанта Дементьева. Тот с другими солдатами углублял окоп. Некоторые бойцы, завершив работу, дремали.
— Сейчас начинается самый ответственный этап учений. Люди за двое суток устали, кое–кто, наверное, заснул, пока командиры занимаются организацией боя, — сказал замполит.
— Боеприпасы получают, не до сна, — вставил Дементьев.
— Все равно, у некоторых может появиться от усталости чувство равнодушия, желание — поскорее бы все это кончилось! Надо взбодрить людей, напомнить об обязательствах, которые брали перед учением!