Не место для людей
Шрифт:
– Слушай, я дельфинов себе иначе представлял, – сказал Эрик. – Думал, они умные, как люди.
– А чем не человек? – спросила Нотти. – Ругается, выгадывает, хитрит.
В задней стенке кабины вдруг открылось стеклянное окошко, кто-то, то ли Гунар, то ли Херли, просунул голову и крикнул:
– Вы этого разбойника не слушайте! Он у нас месяц рыбу ворует! Ещё и сети порвал на неделе!
– Это не я! – откликнулся дельфин.
– Он, он! – уверенно сказал рыбак. – Или ты его долг на себя взять хочешь?
– Да хер ли! – ответил Эрик.
– Я
– Нет, – завопил Эрик, сообразив, в чём дело. – Не хочу и не буду!
– Вот и правильно! – сказал Гунар и закрыл окошко.
– А как же «делай добро и кидай его в воду»? – горестно спросил дельфин.
– Слушай, не надо по ушам ездить! – ответил Эрик. – Ты меня спас, долг на мне. Но я не собираюсь рыбаком становиться. Как-нибудь иначе рассчитаемся.
Грузовик постепенно набирал скорость. Разбитая дорога спускалась вниз, к морю. Там, у залива, стали уже заметны домишки – яркие, разноцветные, несколько строений побольше – и стоящие у берега лодки и кораблики.
– Безумие какое, – сказал Эрик. – Я ведь сейчас мог проснуться и завтракать!
– Жалеешь, что тут оказался? – спросила Нотти небрежно.
– Наверное, всё-таки нет, – сказал Эрик, глядя на неё. – Слушай… а почему у тебя одежда такая чистая?
Нотти осмотрела рукава, расправила юбку. Предположила:
– Потому что девочки чистоплотнее мальчиков?
– Да и у меня тоже, гляди! – Эрик продемонстрировал чистые, будто отглаженные, джинсы. – Мы были на берегу, я плыл в море, мы лезли по скале. Да я должен быть весь просоленный, грязный и рваный!
– Какие удивительно глупые юнцы, – подал голос дельфин. – Объяснить? Недорого.
– Хватит с нас взаимных обязательств, – резко ответил Эрик.
– Хорошо, так объясню, – легко согласился дельфин. – Это Крайний Восток. Место, где Срединный Мир наиболее близок к Хаосу и Изнанке. Две силы встречаются здесь, чтобы обрести равновесие. А что может быть большей противоположностью Хаосу, чем социальные законы, обязательства, клятвы и правила? Здесь всё держится на этом, дети. Есть и другие тонкие места – Замок-над-Миром, Серые Пределы… Но основное – на Крайнем Востоке.
Эрик посмотрел на Нотти и спросил:
– Ты что-нибудь поняла?
Увы, Нотти тоже беспомощно покачала головой.
Дельфин презрительно фыркнул и замолчал.
Виктор успел. Когти рвали опутавшие белого Единорога ветви, оборачивающиеся зеленоватыми склизкими щупальцами, тянувшими Тэль в разошедшуюся ткань Пути. Дракон обхватил спутницу лапами, рванулся вверх; зелёные вервия лопнули, и Виктор едва не очутился над вершинами этого проклятого леса. Тэль немедля лягнула его копытцем в пузо (как только ухитрилась!) – вниз, мол, скорее вниз!..
И точно – Путь задрожал, теряя очертания, едва Единорог оторвался от него, и вновь обрёл вещественность, чуть только Тэль коснулась здешней «земли» (или что это было). Бока белого единорога вздувались и опадали, на губах
Лес вокруг них вновь замер, застыл, однако по нему пробегали волны, точно по театральному занавесу, за которым вовсю крутится мощный вентилятор. Виктор прислушался – оттуда доносились звуки, каких здесь быть никак не могло.
Приятный женский голос очень правильно выговаривал слова:
– А теперь прослушайте программу передач Всесоюзного радио… «Пионерская зорька» – в шесть часов сорок минут; обзор газеты «Правда» в семь часов. Радиожурнал «Земля и люди» – в семь часов двадцать минут…
Виктор ощутил, как земля уходит из-под драконьих лап. Встряхнул рогатой головой, прислушался вновь, но голос диктора никуда не исчез, правда, сделался отрывистым, словно кто-то разрезал магнитофонную ленту и кое-как склеил:
– Передача «В рабочий полдень» – двенадцать часов сорок минут… Стихи поэтов Анголы – четырнадцать часов тридцать минут… «Рабочее движение» – пятнадцать тридцать… Концерт мастеров искусств Таджикской ССР в девятнадцать часов…
Виктору очень хотелось всем телом броситься на притворяющуюся лесом преграду, смять её, разорвать, сжечь безумие драконьим пламенем; и, наверное, он бы бросился, если б Единорог не заржал неистово, вставая на дыбы.
«Нет!»
Тэль помчалась, наклоняя рог, словно рассекая им неведомое. Виктор нехотя последовал за ней – хотя этот голос дикторши наверняка был такой же ловушкой, извлечённой из его памяти.
Волшебный лес по обе стороны проложенной Тэль тропы дрожал, гнулся, словно под ветром, вековые стволы изгибались, как водоросли в бурю. Всё громче и отчётливее звучали голоса большого города, и отнюдь не современной Виктору Москвы: кто-то выхватывал фрагменты старых передач и швырял их на ветер, точно страницы разорванной книги. Смешивались воедино ударные вахты в честь какого-то съезда партии, трудовые успехи строителей БАМа и открытие новых станций метро, осуждение антипартийных группировок, чемпионство московского «Спартака», освобождение Киева от фашистов и бойкот Олимпиады-80.
Это были голоса людей, множество голосов – дикторы, комментаторы, а наравне с ними – те, кто обсуждал всё это на кухнях огромной страны, от Нарьян-Мара до Кушки и от Калининграда до Петропавловска-Камчатского.
Доносились звуки улиц и вокзалов, «скорый поезд номер два сообщением Москва – Ленинград отправляется с третьей платформы», «куда ты на своём жигулёнке?!», «хотите – берите с нагрузкой», «товарищи, запись на новогодние заказы в помещении профкома, все запомнили?»…
Это сводило с ума. Уже не воспоминания о друзьях – Виктор судорожно искал в хаосе звуков голоса родных, мамы, отца, других. Голоса школьных приятелей, голоса институтских друзей; жизнь, которая ушла и которой уже никогда не будет. Голоса, которых он никогда уже не услышит…