Не могу больше

lina.ribackova

— Алекс. — Джон выдохнул стеснявший его грудь воздух. — Я не ждал от тебя совета. Просто… Захотелось вдруг выговориться. Да и не надо было вовлекать тебя в эти… дрязги. Извини. Я сглупил.

Алекс крепко стиснул его руки в своих ладонях и энергично встряхнул, будто надеясь привести Джона в чувство, взбодрить хоть немного. Хоть чем-то. Пусть это будет простое человеческое участие, жест солидарности, понимания и сочувствия. — Не хочу, чтобы ты сомневался. Во мне… Я твой друг, Джон, даже если ты так не считаешь.

И потом, тебе необходимо было избавиться от этого груза, ты не находишь?

— Да. Трудно даже представить, насколько необходимо. — Глаза Джона блеснули. Он сейчас готов был заплакать, презирая себя за эту унизительную слабость. — Алекс, почему так? Самое невероятное счастье оборачивается вдруг болью. Я не знаю, как дальше быть…

— Ты хочешь уйти от Мэри?

Джон удивленно вскинул глаза. — С чего ты взял? Конечно же нет. Она моя жена, и я собирался провести с ней остаток жизни.

Собирался…

— Но тебя страшно тянет туда.

Джон на мгновенье закрыл глаза. — Невыносимо, — прошептал он.

Этот придушенный шепот оглушил Алекса своей безысходностью. Джон страдал по-настоящему, сильно, глубоко.

— Джон… — Слова находились с трудом, корявые, все как один бессмысленные и пустые. — Ты выдержишь, я это точно знаю. И Мэри привыкнет, поймет. Шерлок… Вы по-прежнему будете вместе. Всё наладится…

«Черт, что я несу?! Человек разрывается напополам, а я бубню пошлейшие шаблонные фразы какого-то идиотского утешения! Он врет самому себе — не нужна ему сейчас Мэри. Никто не нужен, кроме…»

Алекс замолчал на полуслове и пристально посмотрел Джону в глаза. Этот человек стоил других слов — правдивых, выстраданных долгими годами мучительных воспоминаний и приступов смертельной тоски.

— Ты очень сильный, Джон. Я всегда восторгался твоей выдержкой и твоим самообладанием. Тебе придется принять тот факт, что не всё решается нами, и попробовать с этим смириться. К сожалению, это так. Есть дороги, которые мы выбираем сами, а есть дороги, которые выбирают нас.

*

Джон брел по белому коридору клиники, пытаясь привести в порядок разбегающиеся в разные стороны мысли, но попытка была бесполезной: голова звенела то ли от пустоты, то ли от излишней заполненности. Ничего определенного не вырисовывалось — сплошной поток всё той же

отвратительной мути.

Эти два дня он злился на Шерлока так, как не злился на него ещё никогда. Они не виделись, не давали друг другу о себе знать даже короткими сообщениями. Как будто Шерлок был всё ещё мертв, и его чудесное воскрешение пригрезилось Джону в тяжелом кошмаре. Даже сейчас, после своей импровизированной горькой исповеди, Джон продолжал ощущать эту злость: самонадеянный гордец, интересно, что с тобой будет, если я больше никогда не появлюсь в нашей…

Именно в этот момент ему позвонил Шерлок.

Ноги мягко подкосились,

и Джон привалился к стене, чтобы удержать равновесие и не съехать на пол, как перепуганный насмерть подросток.

— Привет, Джон.

— Привет.

— У тебя нет сегодня дежурства?

— Нет.

— Может быть, вечером заглянешь на Бейкер-стрит?

«Может быть! Может быть! Может быть! Дожить бы до этого вечера…»

— Загляну. Конечно.

— Хорошо.

«Мать твою, что происходит?! Почему меня так страшно трясет?! И почему хочется орать от счастья и нетерпения?»

*

Мэри проснулась рано, и первой её мыслью была мысль о Шерлоке.

Две ночи после спонтанного секса, больше напоминающего борьбу, чем страстное соединение мужчины и женщины, но при этом доставившего Мэри немыслимое сексуальное наслаждение, Джон провел на диване в гостиной.

Они никак это не комментировали — просто вечером Джон оставался в гостиной и не приходил в супружескую постель. Мэри мучительно вслушивалась в каждый шорох затихшей квартиры, в каждый негромкий скрип, и так и засыпала с выражением муки на осунувшемся лице.

Встречу в ресторане они тоже не обсуждали и не задали друг другу ни одного вопроса. Они просто существовали на одной территории, но не вместе.

На третью ночь Джон пришел в спальню, лег рядом, приподнявшись на локте, и внимательно заглянув в её глаза, затуманенные долгожданной близостью, тихо спросил: — Ты считаешь, что так возможно?

— Как? — еле слышно шепнула она, с большим трудом сдерживая желание прижаться к мужу, обнять и покрыть поцелуями дорогое, утомленное переживаниями лицо.

Только вот в истинной причине его переживаний Мэри уверена не была…

— Вот так — холодно, отчужденно, пусто.

— Джон… — Мэри не выдержала — прильнула, вжалась в обтянутую белой майкой грудь. — Я так люблю тебя. — Она гладила его плечи, наслаждаясь силой и надежностью мышц, вдыхая родной, волнующий запах. — Всё наладится.

Джон промолчал, но на ласку ответил, заключив её в объятия и привлекая к себе. Мэри спряталась в теплом кольце его рук, затрепетав, как испуганная птичка, и замерла, надеясь, что руки не разомкнутся, что утешат и убаюкают её, уставшую от самой себя и собственных подозрений.

Но Джон отстранился.

— Посмотрим…

И больше не обнимал.

Уснул он быстро, и его ровное дыхание почему-то казалось ей пронзительно громким. Очень хотелось заплакать — его объятие до боли напоминало повинность, вынужденное действие, необходимое в сложившейся тягостной ситуации. Надо же как-то жить. Но она не заплакала. Напротив, глаза её сухо блестели в полумраке спальни.

Она не отдаст своего мужа ни прошлому, ни настоящему. Она не отдаст его никому.

Проснулась Мэри с твердой решимостью поехать туда.