Не на месте
Шрифт:
– Ну, знать, дома и того горше...
Один чужанин меня завидел, кричит:
– Э! Работа искал? Иди туда, - и на корабли кажет.
– Чего?
– спрашиваю.
– Работа. Носить. Товар носить, да?
– А... Хорошо, - говорю.
Бабки подсказывают:
– О плате-то уговорись сперва, э!
– Да мне, - говорю, - и едой. Можно.
Чужанин зубищи щерит, белые-белые:
– Еда давать, хорошо. Иди со мной сейчас.
Потаскал маленько мешки: зерно да изюм. Чужане не обманули, даже вином разведенным угостили - кисленьким, с яблочным духом; да на пяток рыбин заработал.
– Это что ж, - спрашиваю, - жуки морские?
– Какие жуки? То ж креветки! Угощайся ради праздничка.
Эка люди тут щедрые, помогай им Бог...
– Спасибо, - говорю.
– А что ж за праздник? Какой нынче день-то?
– Как же, Седьмое испытанье.
Выходит, завтра-то Очищение. Так бы и пропустил...
– Последний ярмарочный день, - дедок вздыхает.
– Завтра эти все восвояси поуберутся. Эх...
То-то суета. Погрузка везде идет, чужане отплывать готовятся. А мне как быть? Ехать, нет? Куда Путь-то?
Рядом море плещет, веет духом соленым, рыбным. Ан все на душе маятно. Брожу по пристани, закорючками хрущу. Вкусно, только шелуху не враз и разжуешь. Котомку на спину закинул, рубаху вкруг пояса подвязал. Тут можно, тут все полуголые. Так и снуют: работа не ждет. Всякий народ, больше смуглявый-чернявый. Ну, как и из Веруана кто есть? Спросить, пожалуй. Они люди разъезжие, чай, поймут по-нашему.
Вон хоть мужик, пока остановился, трубку раскуривает - как у Деда трубка-то... Одет богато, оружье на поясе дорогое. Верно, купец знатный. Ну да ладно.
– Прости, - говорю, - господин хороший, ты не из Веруана будешь?
– Ха!
– тот глаза выпучил, пыхнул дымом вонючим.
– Веруан - не-ет. Рий.
Рий. Эт' рядом, но не то совсем. Это враг ихний даже...
Спросил другого. Тоже риец оказался. Лыбится:
– Рий, Герья - друзя! Торгов союз, да?
– Ага, - киваю.
– Э! Ты - большой, да?
– и за плечи меня треплет.
– Что здесь делал? Работа есть? Деньги есть?
– Не, - отвечаю, - первый день в городе. С хутора я.
– Ху-то-ра - что такое?
– Ну, землю копал, - показываю, как копать.
– За скотиной ходил.
– Копал - хорошо, - риец радуется.
– Сильный, да? Иди, работу дам. Плавать будешь. Моряк будешь!
– и уж тащит меня, за локоть прихвативши.
А я бреду и к себе внутри прислушиваюсь: идти, нет? Тут словно дернуло за спину: нет, не туда. Назад!
– Извини, - говорю, - добрый господин. Не надо мне... Того... Не взыщи...
– До завтра стоим будем!
– риец кричит.
– Думай! Приходи! Вон корабль, самый большой, самый лучший!..
Ага. Эт' который длинный и с веслами. Да мне ничо, можно и на весла, только вот вспять тянет-то, в город...
***
Тянет-водит, а куда - не разберу. Дотемна ходил. Кругом народ гуляет, поет, какие и ряженые, и все до единого веселые да пьяные. Столько людей, аж душно от них.
Потом набрел на улочку потише. Глядь: за загородкой навроде сада, и народ тож гуляет, но хоть песен
Не похоронил ведь Деда-то путем. Не смог... Молебна б не заказал: во храм-то нельзя мне, да и веры он ненашенской, Дед мой, не знаю, как и принято у них... Но хоть кости б собрал, схоронил по-божески... Ан нет. Удрал, себя не помня, скорей, чтоб и не глядеть...
Нахолонуло и откатило. Поздно виниться. Не перед кем. Что сделал, то сделал, на тебе и останется...
Утерся, иду дале. Авось выведет, куда надо.
Глядь: помост дощатый, тряпки навешаны, и народ кругом толпится.
– А чего, - спрашиваю, - тут будет, люди добрые?
– Как же! Представленье.
Верно, кукольники. Братья рассказывали, они всегда на ярмарках выступают.
– А дорого стоит?
– По ри с носа.
Погляжу, чего уж.
Кукол, правда, не показали, зато лучше было. Видел я самого великомученика Риа-Суа. Как живого. Другие-то видно было, что актеры, что не взаправду: кричат точно глухому, руками машут... А Риа-Суа - настоящий. Мать когда про него рассказывала, я думал, он уж старец был, и жалел его, конечно, но не так. А он, оказывается, вон какой: молодой, пылкий, и вовсе ему не все едино жить или сгинуть смертью лютой. Да только Бога он любил пуще жизни, потому и пошел язычников диких обращать, души ихние спасать. За то и погиб...
Не я один плакал, когда он с костра слова свои последние говорил... Кончилось уж представление, а я все не опомнюсь. Тут подходит актерка, шапкой с монетами передо мной брякает. Я хвать за пояс, ан нитку-то не раздеру и уцепить деньгу не выходит - далеко завалились. Да что ж такое! Дергаю-дергаю, ровно припадочный... Хмыкнула актерка и дальше пошла. Срам-то какой...
Пока возился, другое началось: повыскочили скоморохи на ходулях, в штанах длиннющих да в колпаках. Эка вытворяют!.. Прыгают, в рожки дудят, дерутся утюгами здоровенными, из тряпья пошитыми. Другие шарики в воздух подкидывают, по десятку сразу. А один так и выплясывает на ходулях-то, и обручи тонкие будто сами по себе вкруг него летают. Еще и шутковать успевает:
– Дядь, чего рот-то раззявил, прыгун заскочит!
И неловко из-за денег-то, а уж хохочу вместе со всеми. Вдруг раскорячивается это пугало прямо надо мной да как завопит:
– Что это ты ищешь у себя в штанах, мальчик? Фитюльку свою потерял?
Господи, так это ж он! Тот самый, что святого играл!..
– Ей, послушай!
– кричу.
– Ты самый...
Но тут другой скоморох как даст ему по башке, и мой актер уж за ним поскакал:
– Ах ты, проказник! Ну, держись! За это я кое-что с тобой сделаю!
Один и тот же человек - а такой разный! И святой мученик у него настоящий, и скоморох - настоящий...
ближе к полуночи
Тау Бесогон
В "Полных бочках" нас ждал неприятный сюрприз: наш любимый, лучший стол оказался занятым бандой бродячих комедиантов. Кабатчик местный - большой их поклонник.
– Ща я их!
– начал было Громик, но мы утянули его за свободный стол.