Не на месте
Шрифт:
– Ёттаре, детка, ну как-то нам ведь надо договариваться.
– Я с врагом не торгуюсь. Выпусти меня, рыжий черт!
– Ты не понимаешь: договориться в твоих интересах. Я-то могу делать все, что захочу.
– Ага, попробуй.
Девчонка натягивала юбку. Ее явственно шатало.
– Тебе нездоровится?
– заботливо поинтересовался я.
– Да! Меня тошнит с твоей хари!
– она пошарила взглядом по комнате и подхватила увесистый подсвечник.
– Отворяй, или буду орать так, что весь дом подыму!
– Ты меня, белочка, из себя не выведешь, - сказал я, вставая.
– Я тренированный.
Вид
Утвердив превосходство, я лег рядом и стал шептать в полыхающее ушко:
– Детка, ну не надо вот этого: зубками клацать, все такое. Я тебя могу вывернуть так, что и дыхнуть не сможешь, но кому оно надо? Мне - точно нет. Давай лучше миром решать.
– Не дождешься!
– Дурочка, тебе со мной хорошо будет. Уж я тебя заласкаю...
Все же есть в этом что-то, прав батя. Когда чувствуешь себя полным хозяином положения... Но тут жертва выдала такое, что затмила все мои скромные познания в тирийском мате...
– Фу-у, девушка!
– я поднялся, достал из сундука штаны, выудил из сапога ключ.
– А вот за грубость будешь сидеть до обеда наказанная. Авось, поумнеешь. В кувшине - вода, вон там виноград есть, яблоки. Горшок под кроватью.
Утратив запал, кусучка съежилась, уткнув лицо в коленки.
– Вернусь - потолкуем, - бросил я.
– Все, ушел.
По дороге сунул ключ тетке Анно.
– Через часок выпустишь ее, - велел я.
– Слушь, какая-то она у вас задохлая. Годом, что ли, морили?..
– Дык я ж о том и...
– вскинулась было кухарка.
Но я вдаваться не стал и поспешил по своим делам.
Планы у меня были грандиозные: сразу после смерть-тренировки сдернуть из дому и кутнуть с друзьями по-полной. Сегодня ж седьмой день. У особо набожных - день самого тяжкого испытания Дюжь-пяти апостолов, а у людей правильных - последний день празднеств, когда полагается "развязать лозу", то есть ужраться в дым. Ибо дальше-то так и так пост, многие кабаки даже закрываются. Вообще совсем, представляете? Да и святоши всякие привязываются, если увидят тебя пьяным на улице.
А уж гулянья сегодня будут!
Пару часов спустя, поупражнявшись умственно и телесно, я застал очередную ссору бати с сестрицей Эру - та как раз вернулась с заутрени. В доме, понятно, планировалось изрядное застолье, а сестрица полагала сие святотатством. Ей подпевали мачеха и тетка Анно. Кухарка, впрочем, давно смирилась: поворчала для виду и принялась за готовку. Мачеха же ударилась в слезы, и на этом действо прекратилось - во избежание.
Сестрица, всячески утешая, повела "матушку" в женскую половину. Опекает ее, благо "матушка" ей ровесница, да и габаритами Эру куда внушительнее: воздвигается над нею, аки утес. Пожалуй, это единственный человек в доме, кого Эру не гнобит. Жалеет. "И Ону, рыбку мою сушеную, будет опекать", - подумалось вдруг некстати.
Тьфу! Нет уж дудки!
Я переоделся, прихватил деньжат и тишком слинял. Чертовски удачно: все заняты, никто и не заметил. А то батя с дядькой с визитами намылились, как бы и меня не пригребли.
***
Был
Тут шла погрузка. Ор, гам, вонь, толкотня.
– Да ну на копье!
– возмутился Громопёр.
– С утра наломался уж! Все! Отдыхаю!
И мы двинули обратно в город. Но я все дергался, озирался, прям вот тянуло...
– Да что тебе неймется?
– недоумевали парни.
Вдобавок нам повстречался Арта Медник. Колдырь поганый! Шел из храма, благостен и трезвешенек, на нас даже не глянул.
– Исправляется, - заметил Ватрушка, живший с ним по соседству.
– Не, чесслово. Как подменили.
– Любо-овь, - прогудел Гром.
– Эх! Вот если я кого всерьез полюблю... Ух!..
Но тут его окликнули из переулка и Громик, крякнув от удивления, спешно рванул туда. Парни уселись ждать под навесом, а я пошел отлить, но черт дернул меня высунуться глянуть, с кем же там Гром секретничает.
Ого! Элья Задира собственной персоной! Вот уж кого не ожидал!
Ныне он личность известная. Главарь шайки, причем заборзевшей совершенно: даже храм недавно грабанули, а поймать их никак не могут. Как заговоренные. Прежде Задира любил еще "охотиться": вырядится под благородного, весь такой красавчик элегантный, прилепится к какой-нибудь компании, шикарит, всех угощает, втирается в доверие, а потом... Я даже видел его однажды: ловко разводит, и словечек-то всяких поднахватался, и держится высокомерно-нагло. Он ведь и вправду мнил себя бастардом какого-нибудь знатного господина... В детстве мы немножко дружили - через Грома, они ж оба с Задирой трущобники, да и мамаши их приятельствовали. Задира уже тогда атаманил: пацанов собирал, ставил на стреме или отвлекать велел. Ну, болтались, тырили кой-чего. Весело! А потом раз увидали, как на площади ворам пальцы рубят - так Грома же первого и вразумило. И нас отвадил...
Завидя меня, Задира сразу шугнулся в тень, но Гром успокоил жестом: не дрейфь, эт' свой. До меня донеслось его досадливое:
– Эли, какого тебе копья? Чего на рожон-то лезешь?..
Гром был честняга из честняг, но втайне всегда восхищался этим ловкачом...
Я двинул прочь, размышляя, а не Задире ли я обязан неким позорным инцидентом, что случился со мною на днях?..
Скоро друган нагнал меня, ткнул кулаком в бок: зря, мол, вылез.
– И что ты водишься с этим висельником?
– озлился я.
– Сам запалится и тебя подставит! Чокнутый: соваться в город, да еще средь бела дня!
Но Гром, противу ожидания, расплылся в ухмылке:
– Ну, не-ет! Эли удачу за хвост держит. Эх...
Тут меня вконец взбесило, и я брякнул:
– Не завидуй. На этот раз - не удержит, хана ему.
– Тьфу, дурак! Типун тебе!
– рыкнул Гром, но тут же хохотнул: - А, шуткуешь опять?..
И снова мы бродили, глазели. Закат догорал, с Большой рыночной слышалась музыка и вопли зазывал.
– Ноги уже отваливаются, - гундел Дылда.
– Ну, пошли вон в "Рыбки", - предложил Ватрушка, а Громик буквально внес нас внутрь, нахально облапив и похохатывая.