Не небом едины

Стальная Виктория

Марья Тимофеевна бесшумно оставила кресло, подошла ко мне и нависла надо мной, бесцельно, тупо разглядывающим треснувшую плитку с восточными узорами и осколки, из-под которых на меня призывно смотрела противная Она. Во сне я был раздосадован поведением Марты в стенах кабинета Алёны. Мне казалось, моя любимая Золушка слишком остро отреагировала на обычную старую фотографию. Но взглянув подбитым Липатовым глазом и трезвым умом, несмотря на подпитие, на Алёну, что в свадебном платье жарко прижималась ко мне, лыбящемуся довольно, прям светящемуся от счастья соития двух сердец пред вспышкой фотографа. Я попытался оправдать тот свой проступок, ту фотосессию, устроенную скорее ради шутки, или чтобы слегка умаслить Алёну,

как никак девица мне знатно помогала и много лет служила верой и правдой…и да, без лукавства, горячим телом и доступным сексом. Но я же не знал, не знал, что где-то по свету бродит неприкаянная, несчастная Марта, утратившая память, меня и нашу любовь. Я не мог предположить, что однажды, спустя столько лет, она переступит порог «Платонов и партнёры», и что я буду вынужден приврать и выдать себя за HR Волгина, потому что растерялся и испугался, не зная, как себя с ней повести, что предпринять. К тому же она сделала вид, что меня не узнала. Я действительно до корпоративной вечеринки был уверен, что Марта издевается надо мной, прекрасна понимая в душе, что она не способна на подлость, к тому же не умеет врать. Но во мне вновь всколыхнулись забытые, непрошенные, негодные чувства, заставляя кипеть кровь, плавиться нервы и разгонять сердечный пульс запредельно, пока она не исчезнет где-то в пространстве коридоров и кабинетов, давая мне минутную возможность остыть и перестать страдать по ней. Я страдал и желал Марту, а она проходила мимо, ничем не выдавая нашего прежнего с ней знакомства, оттого и обезумел, чтобы обвинить любимую в нарочном равнодушии ко мне.

— Зря я что ли твоей Золушке снадобья свои давала, сердце девичье отогревала да память возвращала? Как перед той вашей вечеринкой бесовской.

— Погоди, — я оторвался от излюбленного самобичевания и бессмысленного разглядывания пола, — хочешь сказать, ты намеренно поила Марту, чтобы она вспомнила обо мне?

— Дошло таки, — тётя Маша, смеясь, легонько постучала меня по голове, — что я вас воссоединить пыталась. Говорила я вам, что трудная дорога вас ожидает на пути к любви. Предупреждала вас с Мартой, что не дадут вам вам быть вместе, пока с ума вас не сведут. А вы старую мудрую целительницу не слушали, да делов и наворотили, разбежались врозь. Вам, конечно, не впервой. Но прислушались бы к моим видениям, да смекнули, что беречь вам любовь вашу надобно. А вы лихие какие-то, вам на своих ошибках подавай учиться и старших не слушать, ни во что не ставить.

— Перестань причитать, мне нравоучений папы Юры хватило с лихвой, точно я один кругом виноват, — я плеснул себе виски в бокал, дабы переварить слова ведуньи и успокоиться.

— Нет, это ты перестань заливать горе пойлом бесовским. — Марья Тимофеевна выхватила у меня из рук бокал и вылила виски в какой-то засохший цветок. Цветы, наверное, стоило расставить по офису и не губить, но я дал распоряжение Лейле, чтобы никто и близко не подходил к кабинету Алёны. — И Юрий Георгиевич прав, что призывает тебя к разумным действиям, в конце концов, он за свою дочь беспокоится, которую ты упустил. Упустил, потому что вы вовремя не придали должного значения предсказаниям тёти Маши.

— И то у тебя бесовское, и это. Одни бесы на уме! И я помню твои предсказания. И то, что прошлое, настоящее и будущее переплелись, заметил. Но как мы могли тогда прислушаться к тебе, если Марта меня вспомнила лишь на вечеринке?! — прикрикнул я и добавил тише. — Да и, признаюсь, полагал, что ты наоборот хочешь любимую отвадить от меня.

Ведунья грозно сверкнула глазами, отчего я вздрогнул, а в душном кабинете стало заметно холодно.

— Чего-чего, Плутоний, ты полагал? Ты меня уличил в тёмных делах?

— Нет, же, — я пожалел о своих словах, — но Марта и так была сдержанной со мной, а потом и вовсе будто отдалилась. Иногда мне чудилось, что она потеплела ко мне, озаряя

доброй улыбкой и нежным взглядом, но тут же меркла и сторонилась меня. А тут ваша чайная дружба. Вот я и соединил одно с другим. Не сердись, тёть Маш.

— Ох, и всыпать бы тебе, малец, что заботливую тётю Машу да в злом умысле заподозрил. Да некогда нам. — ведунья усадила меня, выудила откуда-то кружку с хохломой и накапала мне чего-то из маленького пузырька. — На-ка пей, трезвей и вещай, что у вас за смутная история со снами сотворилась. То на Марту сны кто-то навевает. То ты заладил про сон. Ой, не к добру, Платон, не к добру. Чую, тёмные силы против вашей любви действуют, да забористей моих.

Глава 40

Я рассказал тёте Маше всё, что нам с Мартой приснилось, без интимных подробностей. Про ту часть сна я вовсе вспоминать не хотел, поскольку на меня тут же наваливалась хандра и злость, хотелось рвать и крушить от досады, что мы больше с любимой не будем близки и не испытываем такого взаимного удовольствия. Как же соблазнительно моя Золушка стонала. Как же она извивалась подо мной. Секс с Алёной и какие-то затейливые ролевые игры не шли в сравнение даже с тем, как мы с Мартой трепетно, безустанно и необузданно занимались любовью.

Закрыв глаза, ведунья принялась меня проницательно слушать, меняясь в лице и иногда покачивая головой. В какой момент я разволновался, что Марья Тимофеевна погрузилась куда-то в себя глубоко, потому что она замерла и никак не реагировала на мои слова. А я не сталкивался ранее с колдунами, ворожеями или экстрасенсами и понятия не имел, как себя с ними вести, чем их выводить из транса или откуда-то там. Но, когда я закончил сбивчивый рассказ, тётя Маша резко широко распахнула глаза. От затуманенного, колдовского взгляда, которым тётя Маша меня сверлила, я весь подсобрался и напрягся.

— Всем выйти из сумрака, — нервно схохмил я.

— Нет, вы поглядите на него, — глаза ведуньи потеплели и стали привычными, — он и тут умудряется шутить. Нет, точно, плут, а не Плутоний, как тебя полюбовно Марточка нараспев называет.

— А чего ты меня пугаешь своими выходами в астрал? — я сложил обиженно руки на груди и посмотрел в окно, на подступающую полную луну. — О, и луна, как по заказу.

— Не стоит шутить с магией, и в полной луне нет ничего благостного для нас. — рассердилась тётя Маша и постучала указательным пальцем по столу. — В это время оживает нечисть, тёмные силы возрастают, а мир людей слабеет, в него легче ворваться и навредить.

— Марья Тимофеевна, я твоими стараниями поседею раньше времени, мне и без того боязно. И стыдно, между прочим, взрослому дяде, как я не пристало верить в вашего брата и трусить перед вами. Нечисть лезет наружу. Да, конечно. Может, мне чесноком обвешаться и засесть с осиновым колом в обнимку.

— Именно так и сделай, Платон, и пистолет припаси с серебряными пулями, — съязвила ведунья.

— Ой, как остроумно, — насупился я, сотрясаясь от холода и страха.

— Давай по существу поговорим, — мерно, тихо заговорила тётя Маша, — с чего ты решил, что у вас с Мартой был один сон на двоих? Ты исключаешь, что это лишь плод твоего воображения?

— В каком смысле? — не понял я суть вопроса ведуньи и откинулся о спинку кресла.

— В прямом, Платон, — тётя Маша, как по волшебству, извлекла откуда-то церковную свечу и зажгла оставшейся после Алёны зажигалкой с разноцветными стразами. Да, Она любила покурить, после чего лезла ко мне с поцелуями неизменно.

— Я же тебе объяснил, в красках поведал, что да как было, — я облокотился локтями о стол и почему-то засмотрелся на пламя свечи, а в пламени, как будто воочию увидел Марту в бежевом, мерцающем бальном платье со шлейфом и в фате с…собой в блестящем коричневом костюме с кремовой рубашкой и тёмно-золотистой бабочкой, — это что за хрень?