Не оставляющий следов: Обретение
Шрифт:
Несмотря на то что в горы поднимались по вымощенной дороге, а не козьей тропе, вскоре я запросил пощады. Дыхание перехватывало, голова кружилась. Поразился тому, как быстро иссякли силы, но Учитель Доо с пониманием отнесся к просьбе.
– Не переживай, Аль-Тарук, – сообщил он, уютно располагаясь на валунах в стороне от тракта. – Горные походы требуют особой подготовки. Ты и так продержался достаточно долго для первого раза. Здесь более разреженный воздух, более низкое давление, поэтому утомление приходит быстрее. Ничего, привыкнешь. Мне тоже нелишним будет почаще отдыхать, пока не восстановлю форму.
С удовольствием скинул с плеч котомку и негодующего Сию, пристроился рядом, вытянув ноги. Отдыхать так отдыхать. Февральское солнце жаркими лучами гладило плечи, хрустальный от свежести ветер охлаждал разгоряченное лицо... Молодая трава драгоценным изумрудным ковром покрывала склоны
Из-за крутого поворота дороги показалось стадо длинношеих плюшевых... овечек? Собачек? Маленькие, не больше метра в высоту, они деловито цокали копытами, стараясь поспеть за двумя крупными особями, навьюченными тюками. Вот те-то конкретно напоминали лошадей и размерами, и короткой шерстью, и торчащими ушами. Замыкали передвижение стада четыре пастуха, несущих свою поклажу.
– Кто это?
– Альпаки и ламы, – Учитель Доо тоже с любопытством разглядывал процессию. – Перебираются на высотное пастбище. Недавно стрижены, но уже обросли, так что не замерзнут в горах. Это самые популярные животные Канамарки: прекрасная шерсть, вкусное мясо, покладистый нрав. Лам используют для перевозки грузов, – добродушная улыбка затаилась в уголках губ. – А еще они прекрасно пасут альпак. Пастухи удобно устроились: две ламы успешно справятся с таким небольшим стадом. Хотя, возможно, на пастбище их ждет больше работы.
– А овцы? Козы? Их разводят здесь? – я вспомнил Умина, коварно предлагающего напиток из молока.
– Крайне редко. Да и зачем? – резонный вопрос, да. – Шерсть альпак чудесна: мягкая, теплая, легкая. Выше ценится только викунья, ее дикий сородич. Но ту – поди поймай! Мясо лишено специфического привкуса баранины, который не каждому по нраву. Да и сообразительнее овец они будут, пасти их легче. Крупные ламы-гуанако заменяют буйволов и лошадей в перевозке грузов, хотя их нрав более капризен. Плюются, – пояснил в ответ на мой недоумевающий взгляд. – Так что главное достояние канамаркских скотоводов составляют именно эти милые созданья.
Да, зверюшки были весьма симпатичными. Я смотрел вслед деловито перебирающим ногами плюшевым игрушкам с забавно загнутыми хвостиками – белым, рыжим, пестрым – и вывеска таверны в Атачене уже не казалась такой смешной и нелепой.
С каждым днем мы поднимались все выше. На ночь останавливались в странноприимных домах, которые по местным законам в обязательном порядке должны были содержать жители деревень и маленьких, будто игрушечных, городков рудокопов. Труд крестьян здесь был непрост: селения окружали вырубленные на склонах гор широкие террасы, гигантскими ступенями поднимающиеся к вершинам. Принесенный из долин плодородный слой почвы смешивался с гуано, в изобилии поставляемом колониями птиц и несметными стаями летучих мышей, гнездящимися в пещерах. К нижним уровням подходила сложная система отводных каналов, уходящих в пористые горные пласты. Благодаря этому поля никогда не заливало водой даже во время обильных дождей, и жители регулярно снимали богатый урожай маиса, картофеля, томатов. Каждый этап работы даже в самой захудалой деревушке тщательно фиксировали на учетных табличках сельские чиновники. Отчеты о доходах и расходах, прибыли и убытках каждый месяц отправлялись с гонцами в столицу, где множество клерков сводили их в единые донесения, отражающие рост или падение благосостояния провинции и, вместе с ней, всей империи. Должен признать, что бюрократия была здесь поставлена на высочайший уровень: с одной стороны, крестьянин никогда не был предоставлен самому себе, не мог утаить от всевидящего ока контролеров и пригоршню зерен маиса, но с другой – в случае неурожая или стихийного бедствия помощь ему оказывалась незамедлительно, чтобы не нарушать функционирования отлаженного хозяйственного механизма. Сочетание рациональности правителей-Терасов, педантичности чиновников-Иса и спокойного трудолюбия коренных жителей Канамарки здесь воистину творило чудеса. Единственное, что удивляло, – нарастающая, по мере продвижения вглубь провинции, пассивность населения. Даже в более трудной повседневности танждевурских крестьян, казалось, было больше случайности, неожиданности и, следовательно, активной импровизации. Здесь же настолько привыкли жить, исполняя распоряжения чиновников или повеление традиций, что любое отклонение от заведенного порядка надолго выбивало из колеи. Я не видел в селах и городках ни чрезмерно богатых, ни удручающе нищих – казалось, все были абсолютно равны пред строгим оком Саксаюмана и величием Тянь-Мыня, где солнце висело так близко, что его можно коснуться рукой.
Крестьяне
Весна была в самом разгаре. Чем выше поднимались, тем реже встречались поселения, но дорога оставалась столь же прочной и ухоженной. Некоторые вершины гор были стесаны, и на них находились смотровые площадки с обязательным домиком-харчевней. Там можно было купить припасы и снаряжение для продолжения путешествия, выпить тонизирующего напитка из листьев кустарника бака-бало, отослать с гонцом весточку в ближайшие города. Пейзажи со смотровых площадок открывались потрясающие. Крутые зеленые склоны, поросшие хвойными породами деревьев, кустарником и травой, причудливо изогнутые хребты, уходящие за линию горизонта, острые пики гор, снежные вершины которых равнодушно парили над облаками. Я чувствовал себя птицей, оседлавшей потоки ветра, – свободной и одинокой. Это одиночество было торжественным и немного печальным. Давно потерял счет дням и с пониманием относился к немногословию местных жителей. Любая болтовня здесь была кощунством, нарушающим безмолвие вечности.
В какой-то из дней перевалили через очередной хребет, и наставник свернул с мощеной дороги на узкую, еле заметную тропу, уводящую в сторону от освоенных цивилизацией мест. Места силы старались прятаться подальше от требовательного человеческого ока, и у них это прекрасно получалось. Теперь мы останавливались на ночевки в совершенно диких местах. Там, где в симфонию вселенной триумфально вплеталась вокальная партия гор. Она открывала двери в иные измерения, рассказывала легенды о рождении мира, обнимала туманами и целовала облаками. Под нависшим козырьком скалы мерцала крохотная искра нашего ночного костра, а от вершины к вершине небо перекидывало хрустальные мосты из звезд. То здесь, то там сквозь трещины древних камней просачивались струйки энергий Запределья. Время от времени колол грудь амулет Дэйю, реагируя за отсутствием приличных котов на белеющие в расщелинах костяки оцелотов. Все суетные мысли вылетали из головы, хотелось молчать о чем-то по-настоящему важном, значительном. Глядя на струйку дыма нашего костерка, я перебирал в памяти наставления отца, рассуждения Учителя Доо, проповеди Шандиса Васы, пророчество Эгиалая… надо же, уже накопилась целая куча свежих сентенций и мудрых советов, будто весь мир решил одарить меня ими. Было о чем подумать.
Тропа вела нас все дальше по склону, прячась за редкими, но уже крепкими и основательными лиственницами и майтенами. Их собратья, точно горная река, стекались вниз и в долине собирались густым лесом. Весь день мы пробирались сквозь чащу, не останавливаясь, и мечтали лишь поскорее добраться до какого-нибудь селенья. Ночевать в лесу, рядом с неизвестным зверьем, змеями и пауками не хотелось совершенно. Даже готов вновь стойко перенести испытание баней! Учитель Доо был прав, тот городской вариант, который мы испробовали в «Копыте альпаки», не отражал всей серьезности борьбы местных духов с гипотетическими недобрыми намерениями чужаков. В горных деревнях к этому ритуалу относились намного ответственнее и парили гостей до полуобморочного состояния. Какие уж тут «недобрые намерения», доползти бы до кровати.
Уютно шелестели листвой кусты, деревья зеленели молодой хвоей, тропа, засыпанная прошлогодними иголками, мягко пружинила под ногами. Где-то на верхушке араукарии щелкал клювом по шишке местный клест, а в кустах шуршали и сварливо перекрикивались колибри. Хранитель Сию было полез к ним в кусты, но вовремя опомнился и вернулся на тропу, опасаясь отстать. Я всеми органами чувств пронзал пространство, мечтая наткнуться на слабый запах дыма из очага или отзвук гомона звонкоголосых детишек… А люди здесь были. Совсем недалеко и совсем немного. Два-три человека, не больше. Путники? Сборщики хвороста? Учитель Доо тоже почувствовал чужое присутствие и почему-то проказливо подмигнул. Я насторожился. Из кустов с треском выломились на тропу и заступили нам путь два вооруженных мужчины.
Их лица сверху прикрывали широкие поля войлочных шляп, которые так любят носить крестьяне высокогорья, снизу – натянутые на нос пестрые платки, тоже традиционное украшение местных жителей. Широкие длиннополые пончо частично скрадывали фигуры, но уж очень сильно различались эти двое. Один, длинный и тонкий, судорожно сжимал в руках древко странного копья… или это алебарда такая? Другой, короткий и широкий, отчаянно размахивал зверского вида тесаком. Кромка обоюдоострого лезвия щерилась острыми зубцами.