Не оставляющий следов: Обретение

Воробьева Елена Юрьевна

– Расскажи мне про своих учеников, – слова Мудрейшего Баа заронили яд сомнения в душу. – Что с ними было не так?

– Все было так, мой друг, все было так. Их было трое. Видишь? – он стянул с головы яркий платок, который купил в какой-то местной деревне, и указал на три широкие белые пряди, контрастирующие с чернотой волос. – Мои ученики всегда со мной: Текудер, Сюин Юшен, Дамил ад-Дарьял.

– Вот как? – плеснул чаю из котелка. – Мне известны Текудер и Сюин Юшен Терас. Он – легендарный воин, сразивший жесткого демона и спасший от разрушения Шусин, она – целительница, прославленная в веках. Школа врачей, названная ее именем, считается лучшей в империи… но ведь

они давно умерли!

– Да, ученик, их все знают. Именно поэтому они давно умерли. Мало кто из обычных людей предпочтет вечную славу смертным вещам. И еще меньше тех, кто предпочтет вечной славе вечное забвение. Живущим в обществе и для общества трудно принять неизвестность, которую несет с собой наше бессмертие.

– Но ты-то известен!

– Пока я тут, от меня нелегко отмахнуться, – усмехнулся настовник. – Я как ресничка, попавшая в глаз, как песок между шестеренок общественного механизма. И мне все больше надоедает такое положение вещей. Даже если ученик не займет мое место… – он сделал глоток из кружки, – рано или поздно тоже уйду в Круг Отшельников, и меня выбросит из истории мира. Люди забудут мое имя, как забыли Учителя Баа, а перед ним Учителя Луу, а еще раньше Учителя Зыы, Учителя Фээ, Учителя Оба-на... – наставник пристально смотрел в глаза, загибая пальцы. – И те новые, в ком пробуждается наш странный дар, не найдут без поводыря путь, помогающий выбраться из загона. Их, как паршивых овец, изгонят пастушьи собаки, выкинут навсегда, как «неформатные» винтики. Обществу мы не нужны.

– Но мы знаем и помним Учителя Мина, Учителя Куфа… есть ведь множество Учителей, оставшихся в памяти потомков! – я вспомнил собрание их сочинений на полках семейной библиотеки и поежился.

– Это, друг мой, «правильные» учителя, – наставник хитро подмигнул. – Они учат, как возводить прочные стены загонов, а собак натаскивают на охрану полезных овец. Они жили в обществе, как все нормальные люди, творили для общества, умерли… и обрели особое бессмертие, бессмертие человеческой памяти. Смерть изъяла из мира личность, но оставила то, без чего цивилизация оскудеет: мысли, идеи, прозрения. Они учат всех, но не все у них учатся. Я же… видишь ли, Аль-Тарук, как я не свободен от тебя, так и ты не свободен от меня.

– Как это? – о такой стороне отношений учитель-ученик, признаться, никогда не думал. Мне казалось, что легко смогу отменить обучение, если что-то в нем не понравится.

– Если бы ты не обрел Учителя, то пробудившийся дар рано или поздно свел бы тебя с ума. Тогда, возможно, даже твое проклятие пало бы под натиском безумия, и не реализовавшаяся, но копящаяся сила, вырвавшись на волю, погубила бы многих…

– Откуда ты можешь это знать?

– Я почти подошел к этой грани. Мой Учитель слишком долго искал меня…

Он прервал разговор и подбросил очередную порцию хвороста в костер.

– Кто он, твой учитель? Из какого рода, ты знаешь? – мне было сложно определиться с отношением к Мудрейшему Баа.

– Могу лишь догадываться. У нас не принято выспрашивать о семье ученика и Учителя, если они не желают о ней говорить. О моей точно не знаете ни ты, ни он. Когда странник Судьбы врастает в мир, все приметы его социального статуса снимаются, даже татуировки исчезают. Пред вселенной мы равны. Кстати, – добавил он задумчиво, – снять татуировку может и тот, кто ее нанес. Это еще один секрет клана татуировщиков...

– Где же вы повстречались?

– Да уж, в интересном местечке… Мы в компании со стариной Рюго зачищали логово заговорщиков, очередную ячейку «Перелетных птиц». Задали они нам жару, конечно: там и детишки кланов Пиккья

были, и из Тулипало парочка – бойцы серьезные. Да, обычно против организованного отряда одиночки выступать не могут, но здесь нам оказали ожесточенное сопротивление. Настолько, что могли бы там всех положить… и я не удержал себя в руках. Не знаю, что там творилось, не помню и вспоминать не хочу до сих пор, – наставник поморщился. – Очнулся уже на руках Рюго. А этот хлыщ хлещет меня своей тряпочной маской по щекам и орет: «Где же ты прятался, мелкая сволочь! Где тебя черти носили»… – Учитель Доо усмехнулся и протянул ладони к костру, будто озяб. – «Мелкая сволочь!»… а ведь мне было уже под сорок. Он-то и сейчас выглядит сущим юнцом, хотя родился на добрую сотню лет раньше той нашей встречи и давно успел обрести бессмертие. Вот так его Судьба ко мне вела: кривыми тропками, через пень-колоду… Он плохо слышит голос Судьбы, а то, что слышит, вечно по-своему переиначивает.

– Так он был из этих… из «пернатых»?

– Хорошо ты их приложил, – наставник устало хмыкнул. – Занесло же его в заговорщики… Хотя меня тоже куда только не заносило, за столько-то лет. Но в ту ночь я на самом деле был на волосок от смерти. Еще немного, и бесконтрольный дар вырвался и выжег бы и меня, и всех, кто был рядом. Если бы не этот заплутавший Учитель...

– Он потому дал тебе имя Сокрушающий Стены?

– Да говори прямо, что уж там, – наставник поворошил веткой костер. – «Байи Табигет» только в книжках и молитвах звучит так благовидно, но изначальный смысл более прост и незатейлив: «Сбесившийся Таран», да. Юморист… Хорошо, что разговорный язык, послуживший основой храмового наречия, тогда уже почти забыли.

– Так как же ты с ним уживался?

– С трудом. Сам видишь, какой он… Но учил хорошо, надо признать. Жестко, но результативно. Ему хотелось поскорее скинуть на меня ношу наставничества и сбежать с Паньгу. Путешествовать по другим мирам, общаться на равных с мудрейшими, войти в Круг Отшельников… Сноб он первостатейнейший, мой Учитель Баа. Сноб и эгоист, – вздохнул, вспомнив что-то свое. – Но я ему благодарен. Хотя бы за то, что он все же успел.

– Вот и солнце встает… – отметил я очевидное, нарушив долгое молчание.

Утро началось с недовольного ворчания Хранителя Сию, уснувшего на так и не распакованных подстилках. Пора было трогаться в путь, но для начала хотелось умыться и выпить чаю. Вода в бурдюке, как оказалось, почти закончилась. Здесь, в горах, приходилось ее экономить: неизвестно, когда встретятся ручей или селенье с колодцем. Но разве можно обойтись без утреннего чая? Так, умываться не буду, сберегу и воду, и время. Лучше пойду к гроту с Мыслителем, посмотрю при свете дня на то, что натворил ночью.

Солнце заливало горы розовыми струями лучей, загоняя ночную тьму в расщелины под прикрытие отвесных склонов и рассеивая последние клочки посторонних энергий в высоком синем небе. Под ногами пружинил бархатистый ежик травы, устилающей чашу долины, с кустов бака-бало падали капли росы, на прощание вспыхивая сотнями маленьких радуг. Над проснувшимися цветами мельтешили яркие колибри, как будто шаловливые духи гор кидались друг в друга самоцветами, добытыми в глубине темных недр. Среди свежести утреннего бытия сидел на троне обнимающего его камня Мыслитель, до краев полный энергией разума. С нависающего козырька скалы тонкой, но уверенной струйкой падала пробившаяся из глубин горного кряжа вода, укрывая туманной вуалью подходы. У ног белоснежного великана на моих глазах рождалось русло звонкого ручья.