Не отступать! Не сдаваться!
Шрифт:
— Не уйдет, — проговорил Золин. — Там мины.
— Уйдет. — Старшина ладонью провел по затвору. — Мины правее, у высоты.
А Гордыев тем временем преодолел уже половину расстояния, и, достигши он обрыва у берега, пророчество старшины бы сбылось.
Быстро, один за другим, раздались четыре выстрела. То очухавшийся Лучинков вел огонь из своей винтовки по убегающему Гордыеву. И все четыре пули прошли мимо. Пятую Лучинков выпускать не торопился, долго прицеливался, и Золин, встав в траншее в полный рост, упредил его. После выстрела Золина Гордыев, уже достигший
Старшина послал Золина и Лучинкова выяснить, что сталось с преступником, и те, двигаясь короткими перебежками, засеменили исполнять приказание. Сам же Кутейкин принялся оказывать помощь лейтенанту. После того как старшина перевязал голову Егорьева бинтом из индивидуального пакета, а лейтенант в себя так и не приходил, Кутейкину пришлось звать квалифицированную подмогу. Прибежала медсестра, молодая девушка по имени Клава, и, положив под голову Егорьева свою медицинскую сумку, открыв ампулу с нашатырным спиртом, сунула ее под нос лейтенанту. Егорьев медленно открыл глаза, огляделся вокруг и, осторожно покрутив головой, с тихим стоном произнес: «О-ох».
— Порядок, — сказал старшина, посмотрев на лейтенанта. Повернувшись к медсестре, спросил: — Куда его теперь?
Та решительно заявила:
— Надо в санчасть.
— Не надо, — запротестовал Егорьев.
— Да, а если у вас сотрясение? — сердито спросила медсестра.
— Нету у меня никакого… — Егорьев приподнялся и, усевшись в окопе, договорил: — Сотрясения.
— А если есть? — не унималась медсестра.
Егорьев поморщился, потер ладонью лоб.
— В общем, вы можете идти, — обратился он к девушке. — Хотя постойте, у вас лейкопластырь имеется?
— Имеется.
— Дайте-ка его сюда.
Медсестра достала из сумки пакетик с лейкопластырем, передала лейтенанту.
— Большое спасибо, — поблагодарил Егорьев. — А теперь идите.
— Может, все же… — снова начала было Клава, но Егорьев вежливо перебил:
— Благодарю, но у меня почти ничего уже не болит.
— Как хотите, — пожала плечами медсестра и, взяв свою сумку, удалилась.
— Значит, так, — сказал Егорьев, когда в траншее они остались наедине с Кутейкиным. — Для начала, дорогой Тимофей, объясни мне, что это было?
И он притронулся к повязке на голове.
Старшина в двух словах рассказал, что он видел, а об остальном, мол, сам знает не больше лейтенанта. Не успел Кутейкин закончить, как со стороны немцев раздалась отчаянная стрельба. Кутейкин выглянул наружу и увидел бегущих к траншее Золина и Лучинкова. Первый был с двумя винтовками, второй вообще без оружия, зажимая ладонью правой руки левое предплечье. Почти одновременно они спрыгнули в траншею, и, тяжело дыша после быстрого бега, Золин сообщил:
— Ушел.
Лучинков в подтверждение его слов молча закивал головой.
— И Саню ранили, — добавил Золин, кивая на пропитанный кровью рукав лучинковской гимнастерки.
— Лучинков — в санчасть, быстрее, — распорядился Егорьев. — Золин, Кутейкин — за мной.
И,
— Ну, рассказывайте, Золин. Старшина говорит, вы за ним от самой землянки гнались. Что там случилось? — спросил Егорьев, когда все вошли и наружная дверь была закрыта.
— Собственно, рассказывать особенно и нечего. — Золин пожал плечами.
— Рядовой Гардыев предложил мне перейти на сторону противника. Я ему за такие разговоры дал в морду. Он убежал, а я, подумавши, как бы он сгоряча чего не натворил, решил проследовать за ним. Ну а…
— А он уже натворил, — докончил Кутейкин. — Ясно.
— Ну вот а чем он мотивировал свое решение, чем так недоволен был? Ведь не просто же так решил Родине изменить? — поинтересовался Егорьев.
Золин мгновение помолчал, потом четко ответил:
— Никаких политических мотивов я в его поступке и в предшествовавшем тому поведении не усмотрел. Был убежден, что война проиграна. Свою шкуру спасал. К тому же сегодня эта пропаганда… В общем, смалодушничал.
— А вы насчет войны как считаете?
— Наше дело правое, победа будет за нами, — отчеканил Золин.
Кутейкин поморщился, взяв Егорьева за рукав, тихо сказал:
— Лейтенант, оставьте эти вопросики для Баренкова…
— Ладно, Золин, идите. И запомните: об этом, — Егорьев притронулся к повязке на голове, — никому. А о случае перехода я сам доложу куда следует.
Золин направился к двери, но лишь только вышел, как появился на пороге вновь, сообщив:
— Тут к вам какие-то саперы.
— Стойте здесь, Золин, — вскочил Егорьев, разматывая свою повязку на голове. — Одну минуточку… Пластырь, пластырь… — последнее было обращено уже к старшине.
Кутейкин вскрыл пакет, вытащил оттуда полоску лейкопластыря и налепил ее на содранный висок Егорьева. Лейтенант пригладил полоску рукой, сунул в карман брюк с уже засохшей кровью бинт и, поправив на голове фуражку, распорядился:
— Зови.
Золин снова скрылся за дверью, и старшина, улучив момент, спросил:
— А что у вас в планшете было? Наверное, важные документы, раз Гордыев его утащил?
Егорьев, улыбнувшись, посмотрел на старшину и, качая головой, сказал:
— Полпачки доппайковского печенья.
21
В тот же вечер саперы проделали проходы в огораживающем высоту минном поле. А глубокой ночью к переднему краю противника полезли разведчики. Они не возвращались долго, и Егорьев уже побаивался, как бы они не были замечены боевым охранением немцев. С минуты на минуту ожидал лейтенант, что вот-вот услышит шум боя, и тогда его разведка будет рассекречена. Но все обошлось благополучно. Вернулись все и с хорошими известиями: немцев на высоте не больше двадцати человек, пулеметов у них четыре, их размещение выяснено, так что координаты артиллеристам хоть сейчас подавай, а у танка вообще никаких признаков жизни не замечено: стоит себе на отшибе грудой железа, и даже никто его не охраняет.