Не отверну лица
Шрифт:
Ее поддержали.
— Сдаюсь! — просияв, заявил Берлик Хьюз. — Сделаем исключение, обойдемся без вступительного слова. Каждый будет говорить за себя. У нас получится вечер откровений. Выражаться кратко, как на молитве: «Господи помилуй» — и все. А насчет этого самого конца или, если угодно, начала... Я ведь только хотел сказать, что очень счастлив видеть столь почетных гостей в своем доме... Ваши гастроли... Да, да... Вы очень хорошо сделали, что приехали... Не только мне так кажется, а это мнение всех соотечественников. Мы не видели до сих пор ничего подобного! Так я говорю, Эллен? — спросил
— Так! Так! Концерты были восхитительны! — авторитетным тоном заметила гостья. — Я дала большой отчет об этих гастролях в нашем еженедельнике.
— Бесподобно! Неповторимо! — раздались голоса с разных мест.
— Вот теперь переводите, — удовлетворенно подытожил Хьюз.
— Да, такое американцы видят впервые! — запоздало сказал мужчина с залысинами, сидевший рядом с репортершей Эллен.
И вдруг вопреки одобрительным возгласам у двери, ведущей на кухню, прозвучал уверенный баритон:
— Прошу прощения, господа. Но если говорить от себя лично, я не могу согласиться с вашим мнением.
У Галинского едва не сорвался крик изумления: тяжело ступая по паркету, неосторожно задев кого-то ногой, на середину комнаты вышел Мортон Лейк.
Учитель на этот раз был одет, как и все мужчины в этой комнате, в темный костюм, ладно облегающий его рослую, чуть сгорбленную фигуру. В черном он выглядел еще более, чем вчера, седым и более усталым. Лацкан вечернего пиджака Мортона пересекала, ослепительно поблескивая, длинная планка боевых наград.
Строго сдвинутые брови Лейка говорили о крайнем внутреннем напряжении. Он, очевидно, ожидал возражения, поэтому и вышел на середину комнаты. Но все молчали, смущенно поглядывая на хозяина.
— Не думаете ли вы, дорогой Лейк, что говорите нам об этом чересчур поспешно? — спросил мистер Хьюз. В тоне его фразы проскользнула досада. Галинский догадался, что Хьюз при помощи журналистки разыскал Лейка специально для него и, возможно, планировал этот «номер» под конец их нынешней встречи.
Лейк, остановленный вежливым вопросом Хьюза, сделал полуоборот к нему. Через секунду Галинский уже ощущал на себе смущенный взгляд Лейка.
— Прошу извинить: нервы... Но я только хотел сказать... Мне приходилось видеть русского, который был необыкновенно талантлив. Он, пожалуй, не меньше одарен, чем господин Галинский. Тот Андрей тоже знал «Коробейники»... — убежденно заявил учитель.
— Как в таком случае расценивать ваше поведение в Мэдисон сквер гардэне? — почти сразу спросил кто-то, назвав Лейка по имени.
Лейк не растерялся.
— О, это просто нелепый случай, — сказал он, разведя руками. — Надеюсь, мне простят советские товарищи. Господин Галинский действительно выступал замечательно. Он так великолепно вел свою партию в танце, что мне на какой-то миг показалось, что я снова там... Я снова увидел в этот миг его... Андрея.
Мисс Каролин поспешила с объяснениями:
— Бедняга Мортон несколько лет провел в фашистских концлагерях. Но я прошу, пожалуйста, не думать о нем плохо. Мортон Лейк всеми уважаемый человек в своем штате.
— Боже, как это все ужасно! — громко прошептала журналистка Эллен, выхватив платочек и поднося его к глазам.
«Речь идет явно о каком-то советском человеке,
Галинский осторожно спросил, перебарывая неприязнь к Мортону, вспыхнувшую под влиянием слов миссис Хьюз:
— Вы не помните фамилию того артиста, который, быть может, танцевал в вашем присутствии «Коробейников» или читал поэму?
— Его звали Андрей Величко, — грустно сказал Лейк. — Это было почти двадцать лет назад.
Ни Галинскому, ни людям старшего возраста, приехавшим на эту встречу, фамилия Величко ничего не говорила. Лейк становился похожим на злого гения. Галинский пошутил, чтобы разрядить тягостную обстановку:
— В сорок первом году я делал лишь первые танцевальные движения — в колыбели...
Мортон Лейк с печальной усмешкой заметил, что он рад видеть нынешнее молодое поколение более счастливым, чем поколение Андрея Величко.
— Но, господа, — словно опомнившись, быстро заговорил Лейк. — Я вижу, вы придаете чересчур большое значение моим словам о том Андрее... Я должен вам сказать, что Андрей Величко еще не был артистом, хотя мог бы им стать со временем, если бы не помешала война. Мы, господа, могли бы увидеть «Коробейников» на двадцать лет раньше. Андрей Величко был просто узником, таким же несчастным, как и я, а может, и больше моего. Мне пришлось лишь однажды в чрезвычайных обстоятельствах увидеть единственный танец этого юноши, если это вообще можно назвать танцем. Именно по этой причине я свято берегу в своей памяти те далекие и необычные эпизоды. Пусть простят мне советские товарищи, но я не могу сравнить судьбу Андрея Величко ни с чьей судьбой, а значит, и танец Андрея, коль зашла речь об этом...
Напрасно Берлик Хьюз пытался успокоить взбудораженных этими словами гостей. По-русски и по-английски зазвучали одинаково взволнованные требования рассказать об их встрече подробнее.
Вот о чем рассказал Мортон Лейк.
...Андрея привезли в Грюндорф в тихий предзакатный час. Под бархатистый перезвон колоколов сельской кирхи, созывавшей прихожан к вечерней молитве, капитан фон Кессинг стремительно вел свой «мерседес-бенц» у самой кромки леса, бросавшего густую тень на трассу. Машина незаметно отделилась от леса и направилась к одинокой усадьбе хуторского типа, стоявшей посередине поля.
У невысокой ажурной арки машина остановилась.
Фон Кессинг искоса глянул в зеркало, пристроенное над смотровым стеклом. Там он увидел бледное запыленное лицо пассажира, валявшегося на заднем сиденье со связанными руками. Трудно было понять, спит человек или его укачало за долгую дорогу. Сам фон Кессинг чувствовал себя не менее уставшим, чем его пленник. По крайней мере, Кессингу так казалось. Открыв обе дверцы, капитан шагнул из машины. Он пригляделся к усадьбе и свистнул: со времени его отъезда многое здесь изменилось. Удивление вызвал плотный ряд кустарников, высаженных вдоль проволочного ограждения. «В июле, кажется, деревья уже не принимаются, — подумал фон Кессинг, улыбнувшись. — Но у хорошего садовода и на плетне груши растут».