Не отверну лица
Шрифт:
Ему часто снилась эта станция. Не так станция, как поле, где дети искали спасения в пшенице... Невдалеке от Андрея прошла железная махина, сокрушая все. На смятых стеблях Андрей видел капли, похожие на алые росинки...
Алые росы — это все, что осталось от эшелона, от его детства.
Вспомнилась тетка Авдотья, отцова сестра. Высокая, как гренадер, обожженная ветрами и морозами, она больше походила на генерала, чем отец. Недаром ее избрали бригадиром в колхозе. Как теплы и ласковы потрескавшиеся от тяжелой каждодневной работы руки этой женщины! Она разобьется в лепешку, чтобы сделать
Однажды — это было перед отъездом Андрея из деревни — тетка заманила Груньку в сарай. Там она вместе со стариком соседом зарезала и разделала овцу. Мальчик ревел так громко, будто на сковородке жарили его самого. Овец и кур режут — это он хорошо знал. Но представив себе, как тетка Авдотья в одной руке держит корочку хлеба, а в другой нож — он проникся жестоким недоверием к тетке и долго не мог простить ей такую несправедливость.
Кажется, с того дня Андрей стал понимать, что человек сложен, не всегда такой, каким его представляешь себе. И подросши, Андрей с недоверием относился к тетке Авдотье, чем несказанно огорчал отца и ее, добрую труженицу.
«Заманить корочкой хлеба — и обухом по голове» — стало олицетворением неискренности, зла для Андрея. Сейчас вместо доброго, обветренного лица тетки Авдотьи в его памяти появилось надменное лицо фрау Бригитты, которая подала ему чистое белье, накормила сытным ужином и пожелала доброй ночи... Ночь была доброй, полной неистребимых звуков и красок детства. Но может, это и есть та корочка хлеба для овцы? Нет, Андрей овцой не будет, не будет, не будет! Он помнит слова умирающего дяди Василия в теплушке: «Держись, пока силенок хватит!»
«Ах, если бы сейчас в этом бетонном подземелье, хотя бы где-то за стеной, был дядя Василий, — с отчаянием думал Андрей. — Он обучил бы меня тюремной азбуке... Он все может, этот легендарный человек...»
Каким только ветром прибило в их колонну за Яссами этого страховидного от долгих скитаний человека с перевязанной рукой! Дядя Вася умел раздобыть огня, чтобы на коротком привале вскипятить воду в консервной банке, знал, какую траву надо приложить к закровяневшей мозоли на ноге, умел шуткой подбодрить падающего от усталости человека. Даже в вагоне, в кромешной темноте, нащупал и одной здоровой рукой отодрал некрепко прибитую доску... Двое парней и девушка ушли в карпатские леса... На свободу!..
Дядя Василий помог женщине отбиться от назойливого охранника, когда тот пытался забрать у нее ребенка. Зато как жестоко избивали дядю Васю конвойные! Разве мог Андрей спокойно наблюдать это? Он кинулся на краснощекого фельдфебеля и стукнул его головой в подбородок так, что тот выронил автомат. Поваленный рядом с дядей Васей, Андрей закричал в отчаянии:
— Ух, гады! Все равно папа отомстит за нас! Он пошлет сюда целую дивизию!
Казалось, никто не обратил внимания на этот выкрик. Но уже через минуту дядя Василий, скривившись сильнее,
— Промашку ты дал, сынок... Пакость они через тебя могут отцу сотворить. Жидок ты еще супротив такого зверья. Но держись, покуда силенок хватит... Все держитесь, кто где может! — закончил он, обращаясь к своим попутчикам по эшелону.
Их разлучили. Навсегда. Дядю Василия швырнули в последний вагон эшелона — к смертникам. Андрея повели в караулку. И сразу как будто подобрели к нему, только разными голосами — лиц их уже не различал Андрей — требовали повторить те слова. «Нет», — твердил он врагам. А про себя повторял сказанное дядей Васей: «Покуда силенок хватит...»
— ...Все, что вы, господа, услышали здесь о пленном русском подростке, я сам узнал не сразу и не в такой последовательности, как излагаю сейчас, — вел свою исповедь Мортон Лейк.
Рассказчик сидел на своем прежнем месте, у дверной притолоки. Согбенный, удрученный нелегкой участью говорить безрадостные слова, весь погрузившийся в прошлое, Лейк глядел в какую-то точку на полу. Он лишь изредка приподнимал голову, чтобы отхлебнуть кофе. Крайнее напряжение Лейка выдавали его руки — беспокойные, подчас резко взлетающие к лицу, потом бессильно падающие на колени.
— Итак, господа, Андрей провел первую ночь в комнате Святого ордена относительно благополучно. Не думайте, что с наступлением дня все изменилось.
Курсант гестапо не торопился начать практику. А может, что-либо уточнял со своими шефами, чтобы действовать наверняка. Во всяком случае, Андрей получил завтрак и даже несколько книг для развлечения. Его не беспокоили до обеда. Когда книга ему надоела, Андрей встал с койки, чтобы еще раз осмотреть свое узилище.
Ему удалось даже отколупнуть ногтем немного штукатурки в отсыревшем углу. Неисследованной осталась решетка.
Андрей стал подпрыгивать на месте, пытаясь заглянуть в решетку. В это время в камеру вошла фрау Бригитта.
Я в тот день помогал «садовнику» Морицу заделывать выбоины в цементном полу коридора и мог кое-что слышать из разговора наставницы ордена с русским мальчиком.
Фрау Бригитта была любезна с Андреем, господа. Не подумайте, что в данном случае была просто игра кошки с мышонком. Все оказалось намного сложнее, друзья. Как мне позднее рассказывал Андрей, немка очень любезно взяла его за подбородок и потрепала по щеке. Лишь потом обратила внимание на сказки братьев Гримм — книгу мальчик оставил раскрытой.
— Будешь меня звать тетей Бригиттой, — весело представилась она, — сегодня тебе повесят здесь икону и покажут в молитвеннике тексты вечерней и утренней молитв...
Андрей прыснул от смеха, хотя давно уже не смеялся. «Тетя» Бригитта занялась книгой. Ей хватило беглого осмотра прочитанных страниц, где подросток по привычке подчеркивал ногтем непонятные ему слова. Она без особого труда втянула юношу в разговор о сказках, хотя Андрей уверял ее, что интересовался лишь картинками... Я сам слышал, — встрепенулся Лейк, — как она с максимальной учтивостью поправляла неловко сказанную Андреем немецкую фразу. Речь шла о глаголе «смотреть», который надо ставить в конце предложения...