Не отверну лица

Родичев Николай Иванович

— Вопрос о вашем возвращении на родину, — закончил Данчиков, — будет решаться правительствами двух воюющих держав после заключения мирного договора.

Последовал оживленный обмен радиограммами между Пуниным и штабом партизанского движения. За Тиссеном обещали прислать самолет.

Вскоре штаб распорядился создать в бригаде Данчикова специальную группу разведчиков, которые занимались бы сбором сведений о немцах-карателях.

В одну из суровых темных ночей над лесом затарахтел мотор долгожданного самолета, но летчик не решился на посадку. Он сбросил несколько мешков с продовольствием,

табаком и газетами.

Этим же самолетом в бригаду была доставлена Валя, совершившая первый в своей жизни прыжок с парашютом...

2

От оврага Густава сразу повели в партизанский штаб. Там расстелили перед ним карту. Впрочем, это была совсем не военная карта, а план севооборота в зоне Лотнянской МТС.

Прежде чем задать какой-либо вопрос, ему подробно рассказывали, где и на каких посевных площадях, то есть в каких квадратах размещены подразделения Бюттнера и даже в каких избах расквартированы отдельные команды.

Со своеобразным русским акцентом звучали в партизанском штабе фамилии германских офицеров. Упомянули даже о страсти Германа Копфа к трофейным вещам. Русским были известны почти все посты в селе, время смены часовых и подчасков, маршруты патрулей.

Занятые оккупантами объекты и линия обороны немцев обозначались на плане МТС черной заштриховкой. Какой-то доморощенный чертежник, нанося на ватман схему родных полей, любовно раскрасил их в зеленые, розовые, голубые цвета. Даже границы между колхозами обвел двойной синей чертой, словно избегал черного цвета. И только война нанесла на эту схему темные черные дуги и стрелы. От этих отметок рябило в глазах, они казались чужеродными на поэтической карте мирной жизни, превращенной по суровой необходимости в военную карту.

Русские знали все и... не все. Исподволь, как бы опасаясь испортить настроение Густаву, Данчиков обвел карандашом неровный четырехугольник от здания леспромхоза до колхозного сада. По диагонали на этой земельной площади было выведено: «Незанятые пары». Здесь не было ни одной черной отметки.

— Почему Бюттнер с этой стороны не выставил ни одного поста? — будто невзначай спросил Данчиков.

Густав хорошо помнил, как ночью, в слякотную погоду, саперный взвод минировал это поле. Солдаты гарнизона разговаривали шепотом о квадрате «Д», называя его полем смерти. Только с этой стороны по всем войсковым соображениям можно было наступать на село с применением техники — в то время часто поговаривали о возможном прорыве русских танков.

— Мне ничего не известно о способах охраны этой зоны, — проговорил Густав.

— Утром вы были поразговорчивее, — спокойно напомнил солдату Данчиков, вертя карандаш между большим и указательным пальцами. Он в задумчивости постучал карандашом по столу.

— От таких разговоров со мной не будет пользы.

— А знаете, вы нам совсем не нужны. Иван по ошибке вас снял! Вот подведем вас к этому квадрату и заставим ползти к своей казарме по-пластунски.

— Может, вы со мной вместе проделаете этот маршрут? — нашел в себе силы пошутить Густав.

— Думаете, побоюсь? — пренебрежительно глянул в лицо пленному Данчиков.

— На войне не боятся смерти. Ее просто обходят, где можно.

С

минуту они молчали. Потом Данчиков уточнил:

— Значит, вы не решились бы прогуляться по этому полю добровольно?

Густав закусил губу, в упор поглядел на Данчикова.

— Если угодно, господин обер-лейтенант, могу и объяснить: немцы не любят «незанятых паров». Свободные площади засевают какой-либо скороспелой культурой.

Данчиков размашисто перечеркнул поле большим черным крестом и стал медленно писать: «Мины».

Густав резко повернулся к нему боком. Больше он не сказал ни слова.

Целую ночь и почти весь следующий день его не трогали. Даже Артц в подполье не решался заговорить с ним.

Густав пробовал заснуть в подвале, но сон обходил его. Чуть сомкнет глаза — и перед взором появляется розовая карта Данчикова, на которой черной краской изображен его собственный путь. Карты ему и прежде, до русского плена, не раз приходилось видеть в руках германских офицеров. Державный вид карт внушал страх. Линии коммуникаций и расположение боевых подразделений — все это напоминало паучьи сети. Они должны были парализовать Жизнь на больших пространствах, а может, и на всем земном шаре.

Но карта в руках советского офицера вдруг заговорила об ином: сети фашистской военщины если и охватили огромные пространства, не изменили общей окраски полей. Черные крестики немецких постов на схеме Лотнянской машинно-тракторной станции были похожими на немецкое кладбище в Сосновке.

Инородные тела в здоровом организме обычно блокируются исцеляющими силами, и эти силы до тех пор будут теснить, разлагая и уничтожая вторжение, пока организм не очистится окончательно. Густав мысленно представил себе, как на всем пути по России, везде, где остановился или движется инородный солдат, появились подобно бригаде Данчикова противодействующие силы.

Раньше думалось о побеге. Лучше бы — до самой Германии... Но путь этот казался не менее страшным, чем прозябание в русском плену, в Сибири. «Если не расстреляет Бюттнер, настигнет Маркиан Белов. Не алтуховцы, так севцы, не белорусы, так украинцы, не чехи, так поляки... Разъяренная Европа — красная, зеленая, голубая — хоть и опутана черными линиями, как веревками, живет, не сдалась».

Густав вспомнил, как во время одной вылазки в лес, когда их взвод подошел к оврагу и часть солдат, помогая друг другу, полезла вверх по скользкому склону, на них обрушилась гигантская сосна. Стройное дерево, гордо простоявшее у края оврага добрую сотню лет, тяжело скрипнуло на срезе и покатилось вниз. Двух убило насмерть, одному корявый сук сорвал с лица кожу.

Падение дерева на головы солдат произвело тогда удручающее впечатление. Но разве. Густав поверил бы кому-нибудь прежде, не изведав сам, что здесь все поднялось против нашествия чужеземцев, природа и люди действуют в полном согласии.

Артц прямо заявил Густаву, что он не знает, как пойдет дальше война, но уверен в силе русских. По крайней мере, его, Артца, могут спасти только русские...

Ничего подобного не толковал даже профессор Раббе. Никогда в истории войн не случалось, чтобы враг выступал в роли спасителя тех, над кем одержал с кровавыми усилиями победу...