Не погаси огонь...
Шрифт:
СРОЧНО. СЕКРЕТНО.
Предписание
В газетах упорно циркулирует слух, что револьвер, из которого Дмитрий Богров стрелял в статс-секретаря Столыпина, был получен им, Богровым, из вверенного Вам отделения. Прошу надписью на сем же сообщить мне насколько достоверны вышеуказанные сведения.
СЕКРЕТНО. СПЕШНОЕ.
Акт
Комиссия в составе Отдельного Корпуса
1) Описи оружия и огнестрельных припасов не ведется.
2) Заведывание оружием и огнестрельными припасами никому не поручено.
3) Передача такового от одного лица другому не производилась. Откуда и когда получены, неизвестно. В делах Отделения не найдены препроводительные бумаги, указывающие на отправку оружия.
…Представляя при сем акт произведенного учета оружия, доношу, что указаний на то, чтобы револьвер, оказавшийся у террориста Богрова, находился в Отделении, не добыто.
Зная хорошо душевные наклонности моего злосчастного сына и имея на руках несомненные доказательства того, что до 30 августа он был вполне поглощен обычными житейскими заботами и делами, я глубоко убежден, что на ужасное дело он был подвигнут внезапным для него стечением обстоятельств, подстроенным более зрелым и коварным умом. Поэтому я решаюсь умолять ваше высокопревосходительство не передавать дела на рассмотрение исключительного суда, преследующего главным образом цели быстрого возмездия, а предоставить возможность неторопливым, но всесторонним исследованием нормального суда выяснить всю истину ужасного события и всех интеллектуальных виновников его. Если уж горькая моя судьба такова, что на склоне лет я должен видеть гибель своего детища, то пусть хоть злосчастный мой сын послужит искупительною жертвою для предупреждения такой гибели других сынов нашей родины.
Один лист бумаги выдан арестованному.
Караульный начальник штабс-капитан Орехов
10 сентября 1911 г.
Косой капонир.
Дорогие мама и папа! Единственный момент, когда мне становится тяжело, это при мысли о вас, дорогие мои. Я знаю, что вас глубоко поразила неожиданность всего происшедшего, знаю, что вы должны были растеряться под внезапностью обнаружения действительных и мнимых тайн. Что обо мне пишут, что дошло до сведения вашего, я не знаю. Последняя моя мечта была бы, чтоб у вас, милые, осталось обо мне мнение как о человеке может быть и несчастном, но честном. Простите меня еще раз, забудьте все дурное, что слышите, и примиритесь со своим горем, как я мирюсь со своей участью. В вас я теряю самых лучших, самых близких мне людей, и я рад, что вы переживете меня, а не я вас. Целую вас много, много раз. Целую и всех дорогих близких и у всех у вас прошу прощения.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
На следствии и на суде Богров держался с упорством, озадачившим всех причастных к делу: «Сам! Один! По убеждению!..» Но поставил точку после «Ваш сын Митя» – и вся стойкость рухнула, как падает от единственного удара топором ранее подпиленное дерево.
Нет, он не хочет умирать! Он хочет жить! Ему же обещали!.. Пусть другие, но только не он!.. Пусть вечная каторга, кандалы, рудники – только не смерть!.. Почему о нем забыли?..
В порыве отчаяния он бросился к двери, которая только что затворилась за караульным начальником, унесшим его письмо. Начал бить кулаками
И – о, чудо! – дверь отворилась. В коридоре несколько человек. Один из них – в мундире жандармского подполковника.
Вспомнили!..
– Выставить в камере охрану? – осведомился у подполковника караульный начальник.
– Нет надобности. Мы побеседуем тет-а-тет.
Вошел в камеру, закрыл дверь.
– Разрешите представиться, господин Богров: помощник начальника губернского жандармского управления Иванов.
Дмитрий опустился на койку.
– Перейду прямо к делу. Ваш приговор подлежит конфирмации генерал-губернатора. В этой стадии он может быть и изменен. Разумеется, при наличии веских оснований. К слову сказать, Егора Сазонова, который совершил подобное… с министром фон Плеве, отнюдь не казнили, а отправили в Нерчинск. Хочу довести до вашего сведения, что родные статс-секретаря Столыпина ходатайствуют о смягчении приговора.
Он сделал паузу.
– Теперь все последующее зависит только от вас. Это слова генерал-лейтенанта Курлова.
– Что… Что же я могу?
– Вы держались героем. Но вы были герой на ходулях. Все, что вы говорили ранее, – ложь. А нужна истина. Только истина. Вы должны рассказать о действительных причинах, побудивших вас совершить убийство Столыпина.
Дмитрий с изумлением воззрился на подполковника:
– О… действительных?
– Вы должны убедительно показать, что пошли на это действие не по собственной воле, а по принуждению своих сотоварищей из революционной организации. Вот бумага. Соберитесь с духом – и напишите. Собственноручно.
Офицер разложил листки на откидном столе, вынул из портфеля флакон с чернилами и перо.
– Только прошу: не общие фразы, а конкретные эпизоды и факты и конкретные имена. Помните: это ваш шанс на спасение.
И Богров начал писать.
С мстительной жестокостью и надеждой он выводил на листах имена людей – всех своих «сотоварищей», с которыми когда-либо встречался. Рассказал о прошлогоднем свидании с Василием и Лукой, о недавнем визите Степана. Строка за строкой – с тем же усердием, с каким в недавние времена составлял донесения в охранное отделение.
Подполковник вынул из портфеля конверт, вытряхнул на стол фотографии:
– Назовите их имена. Не знаете – назовите их партийные клички.
Богров назвал.
– Продолжайте. Вспомните все, что только можете.
Когда он закончил, подполковник прочел и обнадеживающе улыбнулся:
– Как раз то, что надо. Я немедленно доставлю показания генерал-лейтенанту Курлову. Соблаговолите подписать.
Богров обмакнул перо в чернильницу и поднес его к листу. Этим последним росчерком он и решил окончательно свою судьбу: цель Курлова – добиться от террориста собственноручных показаний о его тесной связи с злоумышленниками-революционерами – была выполнена. Показания останутся… А Богров…
Одиннадцатого сентября, ближе к полуночи, лязг засова в дверях камеры разбудил заключенного. Дмитрий вскочил. Увидел солдат, офицеров и все понял. Его стал бить озноб. Он почувствовал подступившую к горлу дурноту, вскинул руки, чтобы оттолкнуть вошедших, но солдаты бросились к нему, ловко и быстро связали. Все происходило в полном молчании. Богров больше не сопротивлялся. Поддерживая, его повели вверх по бетонной трубе. Во дворе «Косого капонира» стояли еще несколько человек. Было совсем темно, только ветер раскачивал фонарь над полосатой будкой часового у ворот, прорезанных в палях.
Тут же, посреди двора, ожидала запряженная карета – черный безоконный ящик с единственной боковой дверцей. Арестанта втолкнули в карету. Внутри она была разделена перегородкой и так узка, что стенки стискивали плечи.
Карета выехала из тюремного двора. За воротами ее окружили всадники-конвоиры. Путь был недалек. В нескольких верстах от «Косого капонира», на берегу Днепра, находилась Лысая гора. Со стародавних времен бытовала легенда – там справляли шабаш киевские ведьмы. На вершине горы был форт, огороженный высокой каменной стеной.