Не повышай на меня голос, птичка
Шрифт:
Как же ты выжил, малыш? Что нам теперь с тобой делать?
В носу щиплет, а в горле нарастает болезненный ком. Боже, какой кошмар… я зарываюсь лицом в ладони и начинаю рыдать, вынуждая врача прервать узи.
Хаджиев ведь вышел тогда из меня. Вышел же? Неужели он не успел? Чертов мерзавец! Как же так? Я не хочу всего этого. Не хочу родить малыша в этом аду. Не хочу, чтобы маленькое беззащитное и ни в чем неповинное дитя подвергалось опасности вместе со мной.
— Доктор… — всхлипываю и убираю ладони от лица, пытаясь разглядеть мужчину сквозь завесу слез. — Нельзя… Я не могу позволить родиться этому ребенку… Я…
Хочу сказать ужасное слово аборт, но язык не поворачивается.
Внезапно из памяти
— Тебе никто и не позволит его оставить.
Вздрагиваю, замечая нагло стоящего на пороге Айюба, и тут же свожу ноги. Ублюдок бесцеремонно пялился прямо туда.
— Выйди! — шиплю на него, но получаю совершенно противоположное и он лениво шагает прямо ко мне.
— Мне выродок Хаджиева нахер не нужен.
Почему-то сейчас от его жестокости мне хочется свернуться в калачик и исчезнуть.
— Простите, господин Шабазов, — серьезным тоном начинает врач, привлекая к себе внимание Айюба. — У девушки нарушен гормональный фон и отсутствует яичник, в данном случае аборт может сделать ее бесплодной. А сейчас ей нужен покой и рациональное питание, чтобы устранить причины анемии. Иначе со временем она приведет к большим проблемам со здоровьем. Если девушка нужна вам живой, советую следовать моим рекомендациям.
Врач замолкает и я замечаю, как лицо Айюба становится пугающе мрачным. Хладнокровным. Я и сама еще не могу поверить в то, что только что услышала. Внутри все сжимается и замирает в ожидании.
— Сообщите, когда я смогу забрать ее, — разрезает стальным тоном воздух. И меня вместе с ним.
Ничего хорошего мне это не сулит.
И я практически сразу убеждаюсь в этом.
Даже не взглянув на меня, Шабазов вылетает из кабинета с грохотом двери.
Ублюдок злится.
Под гнетом мыслей я совершенно не замечаю, как оказываюсь в палате, где обнаруживаю на тумбе металлический поднос с едой. Но после недавних событий аппетит окончательно подавлен.
Голод уже стал мне родным.
Забравшись на койку, я сворачиваюсь калачиком. Почему-то сейчас особенно ощущается насколько я одинокая и никому ненужная. А может я ошибаюсь? Ладонь непроизвольно располагается на животе. Это же бред? Я узнала о беременности всего полчаса назад. Откуда я могу чувствовать его? Но я чувствую.
Я больше не одна. Во мне пробивается маленький росточек. Маленькая жизнь.
Делаю глубокий вздох и заставляю себя подняться с кровати. Взгляд снова падает на поднос с едой. И я намерена затолкать в себя хотя бы половину. Ради него.
Интересно, девочка или мальчик? Кого бы хотел Хаджиев?
От этой мысли мое сердце болезненно екает.
Глава 39. Возрождение орла
«В возрасте сорока лет когти орла становятся слишком длинными и гибкими и он не может схватить ими добычу. Клюв теперь слишком длинный и изогнутый, не позволяет его владельцу есть. Перья на крыльях и груди становятся слишком густыми и тяжелыми и мешают летать. И орел оказывается перед выбором: либо смерть, либо длительный и болезненный период изменения, длящийся сто пятьдесят дней… Он летит в свое гнездо, находящееся на вершине горы и там долго бьется клювом о скалу, пока клюв не разобьется и не облезет… Потом он ждет, пока не отрастет новый клюв, которым затем вырывает себе когти… Когда отрастают новые когти, орел ими выдергивает свое слишком тяжелое оперение на груди и крыльях… И тогда, после пяти месяцев боли и мучений, с новыми клювом, когтями и оперением орел снова возрождается…» (Притча об орле. — прим. автора)
Только в моем случае прошло четыре года боли и мучений, которые сменялись отчаянием и беспомощной яростью. И так по кругу. Все это время меня разрывало от
Три года назад люди Аль Нук-Тума помогли выбраться из тюрьмы новому человеку, с которым мне пришлось познакомиться самому. И мне предоставилась такая возможность. Я был вынужден залечь на дно. Исчезнуть, чтобы набраться сил и связей. Ведь стоило мне только показаться, как все падальщики набросились бы на ослабевшее тело, желая урвать хоть одну мою кость и поставить ее в своей конуре как трофей.
Поэтому, мне пришлось ждать. Делать то, что я ненавидел больше всего на свете. А как только я попал за решетку, для пущей убедительности, люди Джафара помогли сымитировать мое убийство. Но я был жив. Жив, черт меня раздери. Вот только ощущение, будто я был завален землей, не покидало меня ни на секунду. Потому что все это время я был лишен возможности схватить свою добычу, свернуть гребаному пидорасу шею. Терпел, скрипя зубами, и медленно подыхал. Потому что я все слышал и видел. И свадьбу Таты с ублюдком Шабазовым. И беременность, и появление в их «семейном гнездышке» мелкого выродка. Я не в праве ее винить, но вынести мысль о том что это все не мое… Да хуй я это вынесу. Мне насрать на бизнес и бабки, что она разделила с новоиспеченным муженьком. Но ее не отдам. Вырву с корнем из лап Шабазова. Залижу на ней каждую царапину. Заставлю свою злость атрофироваться. Она не виновата. Именно это я вбивал себе в мозг как ржавые гвозди. Но пестрящие снимки и заголовки в газетах выворачивали меня наизнанку. Доказывали обратное. Убеждали, что моя птичка счастлива. Она улыбалась.
Блядство! Я отравлен голубоглазой ведьмой. Она въелась в самые темные глубины моей души. Я гнил с воспоминаниями о ней. Но не верил в сраный спектакль, который они разыгрывали с Шабазовым перед камерами. Она не могла быть с ним счастлива. Ни с ним, ни с одним другим. И сейчас в моей голове настойчиво крутится лишь одна единственная мысль. Неуместная и ненужная, которая затмевает мой мозг плотным туманом. Я убью ее, если это так.
Зал расходится громкими аплодисментами, очередной лот продан, а когда на сцене появляется эффектная блондинка, каждую мышцу сводит тугим жгутом. С голодом, с ненормальной потребностью я впитываю в себя облик женщины, въевшийся мне под кожу гребаным ожогом. И сейчас он начинает оживать, гореть адским пламенем, и мне с трудом удается сдержать себя на месте. Я с деланным упоением откидываюсь на спинку кресла и заставляю себя просто наблюдать, как непринужденно она ведет речь. Как колыхаются ее золотистые волосы, завязанные в тугой хвост, как при малейшим движении покачивается ее сочная грудь, а чертова полупрозрачная блузка позволяет увидеть кружевной лиф, и как натягивается юбка карандаш, провоцируя взглядом жадно вылизывать ее округлые бедра. Материнство пошло ей на пользу.
Проклятье… Делаю глубокий вздох, чтобы хоть на толику заглушить разгорающееся внутри пламя.
Три года. У меня ушло три чертовых года, чтобы сегодня сидеть здесь уверенным в каждом своем шаге. Никто не знает, что Хаджиев все это время был жив. Никто не знает, что он вернулся с жаждой мести. В памяти невольно вспыхивают яркие картины, написанные кровью. Первый год я перебирался как дворовый пес: у меня не было ни людей, ни денег, ни оружия. У меня не было ни черта, чтобы я мог вернуться, заявить о себе и забрать свое. Не знаю, каким чудом я не выполз из окопа раньше времени. Еще ни разу в жизни мне не приходилось испытывать такую адскую ломку, когда перед глазами ежедневно всплывали кадры из воспаленной фантазии как Шабазов трахает мою жену. Мою птичку. И эти кадры выжигали мне сетчатку глаз. Атрофировали мозг. Проникали ядом в кровь.