Не приведи меня в Кенгаракс
Шрифт:
Дворник опять потрогал бороду, недовольно нахмурился.
— У вас зрячесть хорошая? — спросил он Турусова.
— Он у нас слепой, — вставил Радецкий. — А у меня зрение что надо.
— Ну, вот тогда сделайте доброе дельце, — дворник протянул Радецкому большие портняжьи ножницы. — Обрежьте ее ровненько, а то я там понакуролесил без зеркала.
Мужик задрал бороду кверху, чтобы Радецкому было удобнее, и продолжил:
— Я б тут и опосля смерти остался бы. Чем не рай?! Жаль, что нельзя…
— После смерти нельзя? — улыбнулся
Неподвижно сидящий дворник только глазами покосил в сторону сказавшего.
— Даже до смерти нельзя. Умирать здесь не положено, — пояснил он. — Места для умирания нет, здесь только для жизни место.
— Вы хотите сказать, что кладбища нет? — спросил Турусов виноватым голосом.
— Да не, оно-то маленькое есть, там, в углу. Не совсем, конечно, кладбище… — мужик не глядя ткнул рукой в противоположный угол площадки.
— Все, порядок! — Радецкий щелкнул ножницами и выпрямил позвоночник.
Дворник потрогал бороду и остался доволен.
— Молодец! Стригун, что ли?
— Нет, я по другой специальности. А что там у вас за кладбище? — после Турусова заинтересовался Радецкий.
— Пошли! — дворник бодро поднялся, струшивая на бетон обрезанную шерсть бороды.
— Идите, поглядите! — напутствовала Клавдия Николаевна. — Нам о смерти еще не время радеть.
Турусов, Радецкий и дворник вышли на край площадки и склонились над выбитым неровными буквами в бетоне списком фамилий, инициалов и дат, вмещающих человеческие жизни.
— Тут урны замурованы? — догадался Радецкий.
— Какие урны! Здесь мертвых не бывает. Они ж сами, как поймут, что жизнь кончается, так сами себя тут запишут и уходят с факела.
— Так это же не кладбище! — Турусов непонимающе пожал плечами. — Зачем оно?
— Эх, профессор, — вздохнул Радецкий, — это же летопись, это история «факела», именно этого, а не другого «факела». Убери ты отсюда это кладбище, и все: будет витать «гостиница» в облаках — ни людей, ни эпохи, словно и нет ее вовсе. А тут же, читай! «Феоклистов Г.В. 1938–1982»; «Борисоглебский А.В. 1914–1967». Есть кладбище, значит, и история, и прошлое у этого места есть.
— Так, может, кладбище и есть история? — ехидно спросил Турусов.
— В некотором смысле. Кладбище — доказательство существования истории.
— Да пошто вам эта история! — перебил их дворник. — Главное — память. Что она вмещает, то и было на самом деле, а остальное: хочешь верь, не хочешь — не верь. Неважно все остальное. Вот этих я всех знал, — он кивнул на выбитый в бетоне список. — А вон того, Лапкина… так я даже за него и фамилию, и даты выбивал. Он-то сам руки отморозил до мертвоты и как бы уже без них жил. Висят две жерди высохшие, а его не слушаются. Вот и решил он уйти. Сказал, что чувствует, мол, пора…
Дворник внезапно оборвал свою речь и прислушался.
— Звери што ли? — прошептал он.
— Люди, — сказал Радецкий, расслышавший далекие человеческие голоса.
Там, где кончалось
Через несколько минут из темноты, как сквозь стенку, появились двое насупленных бородатых мужчин с обмороженными лицами и заиндевевшими усами и бровями.
Они подошли как можно ближе к трубе и принялись растирать каждый себе подмерзшие щеки.
— Вечер добрый! — окликнул их дворник.
— Угу! — промычал кто-то из них.
— Откуда такие подмерзшие? — спросил дворник.
— С соседнего «Факела», — ответил один, борода которого при ближнем рассмотрении оказалась рыжей. — Едва дошли, сплошные сугробины по тайге.
— В работу али так пришли? — дворник спрашивал хрипловатым голосом, будто старался выглядеть посуровее.
— Да я же почтальон, а этот не из наших, чужой, — рыжебородый кивнул на второго, который был помельче телом и бородка у него оказалась редкой, с трудом пробившейся сквозь сухощавую кожу щек и подбородка. — Тут письмо уже третий год ношу по факелам, никак адресата не отыщу. Уже раза четыре опаздывал к нему.
— А как твоего адресата звать-то? — дворник смягчил голос.
— Смуров…
— Был такой, — кивнул дворник. — Сашка Смуров. Еще недавно был и ушел.
— Опять опоздал! — чуть не заплакал почтальон. — А куда ж он подался, на какой «Факел»?
Дворник развел руками.
Турусов задумчиво смотрел на «кладбищенский» список и вдруг обратил внимание на надпись «Смуров А.П. 1942–1986».
— Так вот же он! — крикнул Турусов. — Здесь в списке!
— А шо ж он сам то… — дворник ошарашенно выпучил глаза. — Ни мне не сказал… А ну, где он там…
Дворник подошел к списку, склонился, изучая.
— Так и есть. Последним уходил… Хоть бы сказал, что насовсем…
— Значит, адресат выбыл, — вздохнул почтальон. — Что ж теперь?
— Эй, там не Пашка? — крикнула, подходя торопливым шагом, Клавдия Николаевна.
— Да не, — ответил ей дворник. — Это почтальон с кем-то. Письмо принес…
— Кому? — запыхавшаяся бабуся остановилась рядом.
— Да уже некому! — махнул рукой дворник.
— Возвращать придется, — безрадостно покачал головой рыжебородый почтальон. — А где этого, который послал, искать? Опять по «Факелам» шастать!
— А ты не переживай, сынок! Неча так серьезно ко всему! Сожги или выкинь его и дело в порядке.
— Нельзя, — враз посерьезнел почтальон. — Тот-то будет думать, что получил адресат его письмо, а вдруг там что важное?
— Так возьми и прочитай! — подсказала Клавдия Николаевна.
— Это не по-честному! — недовольно проговорил дворник. — Так даже там, где я раньше был, редко делали. А тут и вовсе нельзя.
— Вы же мне помочь обещали! — неожиданно зашипел на почтальона пришедший с ним хрупкий человек с редкой бородкой на утонченном лице.