Не приведи меня в Кенгаракс
Шрифт:
— Ну, вот и спрашивайте их! — почтальон показал взглядом на дворника.
— Я извиняюсь… У меня тут дело… — заикаясь, заговорил хрупкий. — Я из европейской части прибыл в командировку. Поможете?
— Чем тебе помочь? Деньги, что ли, нужны? — спросил дворник.
— Нет. Я по переписи… то есть переписчик неучтенного населения. Переписываю сколько и кого на «Факелах» живет.
— Ну, эт я не знаю, — дворник глянул на переписчика. — Тут постоянных нет, это для приходящих гостиница.
— Ну, а таких, которые более или менее постоянно разве нет?
— Постоянно? — дворник на минутку задумался, поглаживая уже аккуратно обрезанную бороду. — Вот эти, что ли? — он показал на выбитый в бетоне список.
Хрупкий мгновенно ожил, перестал заикаться. Он машинально стащил с плеча рюкзак, вытащил тетрадь и принялся аккуратно переписывать фамилии и даты.
— Это уже что-то! — довольно произнес он. — Итого мною уже выяснено тридцать четыре тысячи сто две человеко-единицы. Если б еще знать, сколько всего этих «Факелов», чтобы зря не рыскать по морозу!
— А вы, видать, из Москвы? — дворник окинул переписчика приценивающимся взглядом.
— Это вы по акценту определили? — дружелюбно спросил хрупкий.
— Да не, порода у вас столичная, тонкая. Я таких много встречал. Их в начальники любят брать, а на другое они не годны…
— Для другого другие есть! — переписчик закрыл тетрадь и улыбнулся. — Каждому свое! Вот закончу свое дело и сам буду других по командировкам рассылать. Может, когда-нибудь с кем-нибудь я вам приветик передам.
— За приветик спасибо, — усмехнулся дворник. — Ладно, вы погодьте, а мне еще надобно вчерашний мусор сжечь, — и он отошел на метров пять в сторону трубы, где, сметенные в кучку, лежали обрывки каких-то бумаг.
Дворник чиркнул спичкой и юркий огонек заплясал по мусору.
— Это вы не документы сжигаете? — подошел хрупкий переписчик и с интересом наклонился над маленьким костром.
— Да откуда тут документы? Слава богу, тут их и выписывать некому!
— Э! Да это же деньги! — выкрикнул переписчик. — Что же это вы себе позволяете? Наши родные деньги в огонь?
— Сразу видать, что оттуда прибыл! — хмыкнул дворник. — Такой бы мою работу враз запорол! О как над деньгой порченой дрожит!
— А, порченая… — переписчик закивал, с нескрываемой жадностью глядя на костер.
— Ну, все, отогрелся и в путь, — грустно протараторил почтальон себе под нос.
— Остались бы на пару деньков! — дружелюбно предложил дворник. — Тут вот и постояльцы новые неплохие… Подумали бы о чем…
— Нет, нельзя. Вот письмо это возверну, отыщу того, кто писал, тогда и отдохну. Надо ж сперва долг исполнить.
— Да. Долг надо, — согласился дворник. —
Переписчик засуетился, опять стал заикаться.
— А я… а мне куда лучше?.. Я с вами? — он заискивающе заглядывал в глаза почтальону. — Может, останемся, отдохнем…
— Вы, если хотите, отдыхайте. Вы человек государственный, а мне надо письмо вернуть…
— Так я же без вас никуда не выйду!
— Вам решать. Я на другой «Факел» сейчас, а то вдруг опоздаю. — Рыжебородый почтальон запихнул письмо за пазуху и кивнул постояльцам на прощание.
Потом решительно зашагал прочь, в темноту.
Переписчик съежился, стал еще меньше, забегал глазками по сторонам, вопросительно-умоляюще впился взглядом в глаза дворника, но не получив в ответ ничего, молча побежал догонять почтальона.
— Экая рыба! — задумчиво произнес дворник вслед хрупкому. — Пескарь, а сам сомов пересчитывает. Как пастух свое стадо!
Они молча постояли еще несколько минут. Порченные деньги уже тлели. Умирающая искорка боязливо суетилась на уже сгоревшей бумаге.
Клавдия Николаевна с жалостью глядела на истлевшие деньги.
Дворник все еще думал о переписчике, а Радецкий с Турусовым обменялись ничего не значащими взглядами и задумались каждый о своем.
— Прилягу, пожалуй, — нарушил тишину дворник. — Все-таки, там ночь.
Он подошел к своей лежанке, закинул под нее метлу и накрылся чем-то похожим на чехол для автомобиля.
Радецкий зевнул и тоже прилег на лежанку.
— И ты, сынок, отдохни! — обернулась к Турусову Клавдия Николаевна. — Все одно Пашка поздно вернется.
Турусова тепло разморило быстро, даже деревянная лежанка показалась мягкой и удобной.
Вскочили от бабушкиного крика:
— Родной ты мой, сыночек! — причитала она срывающимся голосом, протягивая руки навстречу приближавшемуся мужчине лет сорока.
— Здравствуй, мама! — хрипловато, но нежно сказал он, подошел к ней и трижды поцеловал в щеки.
— Много ли добыл? — спокойно спросила Клавдия Николаевна, строго глядя в глаза сыну.
— Хватит. Хватит и тебе, мамочка, и остальным нашим. Всех накормим.
— Вот и хорошо, сынок. А то ведь ясное дело: с голоду-то рад не будешь, а нам с тобой не десять и не сто человек прокормить надобно. Без тебя бы им и не жить.
Мужик радостно улыбнулся. Гордость появилась в его остроносом лице и во взгляде чистых голубых глаз. Борода-щетинка делала его похожим на молодого Сталина, но верхняя часть лица и особенно глаза выдавали глубинное славянское происхождение, может быть, даже не замешанное на татаро-монгольской крови.
Радецкий подошел, протянул руку Пашке.