Не прошло и жизни

Кандель Феликс Соломонович

– Старики! Надо прорваться через площадь. Надо прорваться‚ старики: кровь из носа.

Было тихо.

Глухо.

Зябко и неуютно без одежды.

Сипел усталыми бронхами старый астматик с ближней скамейки‚ будто пар травил потихоньку из-под негодной манжеты‚ истово мусолил жиденькую стопку рублей‚ что осталась от прожитой жизни‚ истово пересчитывал в который уж раз в невозможной надежде на прибавление: "Фир ун цванцик‚ фир ун драйцик‚ фир ун фирцик‚ фир ун зибцик..."

Кашляла надрывно над книгой‚ будто лаяла на морозе‚

скрюченная старуха-курильщица‚ желтая‚ иссохшая‚ в вечном облаке вонючего дешевого табака: читала запойно и упрямо‚ в темноте‚ носом по строчкам‚ пеплом посыпала страницы.

Чмокала вечной карамелькой‚ пришептывала‚ присказывала невнятно свихнувшаяся от одиночества бабка с мордатым котом на коленях: платье наизнанку‚ платок набок‚ чулок спущен донизу. Сама спрашивала‚ сама отвечала‚ сама себя слушала с интересом: "Мой помирал, наказывал: мужика ты себе еще найдешь‚ но отца Барсику – никогда".

Притаилась тихими‚ седыми мышками дряхлая супружеская пара‚ Сеня и Соня: рука в руке‚ локоть к локтю‚ вечно‚ преданно‚ неотрывно‚ с детского общего садика‚ когда их расставили по двое и велели взяться за руки. "Соня‚ не плачь. Это же кино‚ Соня. Он не умер. Он встал после съемок и пошел домой‚ ужинать". – "Ой‚ Сеня‚ так может у него некому сготовить..."

Притулился на складном стульчике на выходе с Тверского дед на параличных ногах‚ что засматривал в жидкое их укрытие да канючил жалобно: "Не оставляйте меня... Не отдавайте меня... Лучше убейте‚ лучше добейте..."

А прыгун-бегун уже распахнул клоунские панталоны‚ метатель-толкатель упихал туда всю их одежку‚ утрамбовал плотно‚ перекрестил поверху штанинами‚ стянул в узел: вышло ладно‚ необъемно‚ прикладисто.

– Значит так. Бежим по одному. Ты. Потом ты. Потом я. Интервал три метра.

– Я вас ненавижу‚ – сказал вчерашний старик. – Я мало кого ненавидел‚ но вас особенно.

– Старик‚ – захохотал‚ – ты мне льстишь. Пошли‚ мужики! От нечего делать и таракан на полати лезет.

Три старика выбегали с бульвара.

Мимо раскидистых лип.

Мимо притихших скамеек.

Мимо затаившихся врагов.

Потом по асфальту. Через площадь. Поперек всяких правил.

Мерзко верещали тормоза. Матерно охали потрясенные шоферы. Похабно веселились шустрые недоростки. А тренер на пенсии‚ бегун в отставке‚ метатель на заслуженном отдыхе объяснял на бегу всем и каждому:

– Забег. От инфаркта. Пробег. От инсульта.

– В честь чего? – кричали с тротуаров прохожие‚ которым не терпелось присоединиться. – В ознаменование или просто так?

– В честь всего‚ – отвечал. – Откликнувшись на призыв. Эстафета поколений – наш подарок съезду!

И милиция брала под козырек.

– Я тут‚ – говорил Волчара. – Я не отстану. У меня ноги на гусеничном ходу. Четыре скорости. Тормоза на пятках. Форд-Вестингауз‚ Дженерал Электрик.

– Чего же ты врал‚ – уличали бульвары‚ – что мозоли к вечеру паришь? Чего заливал‚ что кряхтишь-стонешь‚ батю поминаешь?

–

Батю я всегда поминаю. Батя работал в три смены‚ чтобы я человеком стал. Батя лишний коридор брал‚ по сто камер‚ чтобы на пряничек мне заработать. Каждый год новые штаны. Каждый месяц новые валенки. Каждый день новые постояльцы. А гусеницы‚ – пояснял на ходу‚ – я к вечеру отцепляю. Свои надеваю‚ в шлепанцах и с мозолями: их и парю.

Задумались все‚ и примерились‚ взыграли слабыми своими силами:

– А у вас устроиться можно? Подработать на сахарок? Пенсия у вас сохраняется? Стаж учитывается? Диплом не требуется?

– У нас всё учитывается и ничего не требуется. Работа не пыльная‚ старику по силам: сиди дома‚ подслушивай собственные разговоры‚ следи и допрашивай что ни день.

Три старика убегали через площадь.

Три старика на равном интервале.

Набегал бурно-напористо‚ пристраивался рядом‚ заглядывал в глаза‚ кусал в кровь кулаки‚ выкидывал на стороны тощие ноги застенчивый старикан с перекошенной челюстью‚ с надорванным ухом‚ с разбитыми до кости локтями-коленками‚ с безумием в глазах‚ что плескалось от бега.

– Отобрать... – горловым кликом. – Отобрать злых! За одну ночь! В одну прорубь.

Упал – вскочил – нагнал в два скачка:

– Сонных еще! Тепленьких! В пижамах! С постели и в прорубь.

– А кто будет бросать? – в ужасе убегал старик вчерашний. – Кто будет?..

– Добрые... Добрые!

– Добрые не могут в прорубь‚ не могут!..

– Временная мера! Единичный факт! Бросили и забыли. Из истории вычеркнуть. Из архивов изъять. Не было их‚ не было!.. И сразу расцвет мира! Сразууу...

– Нет‚ – сегодняшний старик подпрыгивал на протезе‚ суровый и несговорчивый. – Тогда и добрые. Станут злыднями. Идите и доработайте.

Завизжал‚ заверещал‚ помчался галопом в сторону‚ через площадь‚ через широкий тротуар‚ телом вломился в гигантскую витрину‚ и сколы стекла располосовали его в момент.

Подкатился шустрый фургончик с железным кузовком без окон – каталажка на рессорах‚ сунулся из кабины Тихий А.И.‚ добрый и участливый‚ ласковый и сердобольный‚ обольщал на ходу:

– Старички мои! Старикашечки! Бесполезные козявочки-букашечки! Ну зачем вам уставать? Зачем мучиться? Ноги бить зачем? Садитесь‚ я подвезу. Я отвезу. – И заливался фальшивым тенорком: – Есть одно прелестное местечко...

– Много зеленого‚ – радовался на бегу вчерашний старик‚ – извилисто-синего‚ брызгами голубого? Вы это имеете в виду? Ведь это? Там‚ на востоке?..

– Там‚ ну конечно‚ там. Много зеленого с трехразовым питанием. Извилисто-синего с часовой прогулкой. Брызгами голубого без права переписки. Вы только садитесь! А то судить будем. Привлекать-наказывать. Лишние вам сроки. Лишние нам хлопоты.

– Слушай‚ – говорил бегун. – Ну чего ты к нам прилип‚ А.И.?

– Лёшка‚ – радостно просил Тихий А.И. – Зовите меня Лёшка. Только для вас.