Не прошло и жизни
Шрифт:
– Поговорим.
– Я уходил далеко от дома‚ к самой железной дороге‚ садился на косогоре и не сходил с него сутками. Я брал с собой еду и кофе в термосе. Играл без сна и отдыха: "Тихо вокруг. Это герои спят..."
И замолчал.
– Поговорим? – попросил старик.
– Поговорим. Мне улыбались машинисты паровозов. По мне они определяли‚ какой это перегон. Меня узнавали пассажиры. По мне они угадывали‚ какая теперь станция. Меня не трогали. Не мешали.
– И тогда?
– И тогда город пришел ко мне. С улицами-домами-машинами. Этого я уже не стерпел. Я ушел от них в невидимое. С геликоном и косогором.
–
А тот туманно:
– За всё в жизни надо платить. Помолчим?
– Помолчим.
... могилы хранят покой... пам-пам-пам...
Он выходил из госпиталя ранним предрассветным утром‚ в зыбкий час противоборства света и тьмы‚ когда по палатам умирали раненые‚ которым не под силу пробиться в зачинающийся день‚ и задавленно плакали в подушку их соседи‚ чья очередь была назавтра. Он выходил по утрам с большой плетеной корзиной‚ прикрытой чистой холщовой тряпицей‚ и шел быстро‚ ходко‚ размашисто до первого леска‚ лощины‚ любого укрытого места. Была у него лопата – рыть ямы‚ был острый прикладистый топорик – рубить ветки с корнями. Он походил на опытного грибника‚ что торопится спозаранок обежать заветные места‚ пока не опередили другие‚ но только лопата настораживала‚ да топорик‚ да оттягивающая плечо корзина‚ с которой возвращаться бы ему назад‚ а не выходить из дома на промысел. В корзине лежали у него под тряпицей ноги и руки‚ отпиленные в операционной‚ и он уходил далеко‚ за край видимости‚ каждым почти предрассветным утром‚ останавливался на время‚ копал яму и шел дальше: сеятель‚ что закладывал в землю бесполезные саженцы‚ которым не суждено прорасти. Он возвращался налегке с пустой плетеной корзиной‚ как грибник с неудачного похода‚ и холщовая тряпица за ненадобностью скомканной валялась на дне. Он возвращался к концу завтрака‚ когда умерших за ночь уже вынесли из палат‚ и врачи с сестрами лениво принимались за очередной день‚ чтобы закрутиться в суматошной гонке‚ исходом которой будет раннее‚ предрассветное утро и плетеная корзина доверху...
Он дернулся заметно‚ одинокий человек‚ исподлобья взглянул на старика:
– Бомба. Где-то бросили бомбу. Я от них вздрагиваю.
И нырнул в тулуп.
– Можно ли так жить? – закричал старик. – Можно ли?!
А из тулупа табличка: "Можно".
Загремело сверху‚ проваливая небо на головы. Занудило снизу‚ взмывая в недоступные дали. Опять сверху, круша и проламывая. Дьявольская игрушка: бомба на истертой резиночке.
И тогда он решился‚ сегодняшний старик:
– Я отстал. Я отстал на миг от теперешней жизни и многого потому не понимаю. Стоит ли разворачивать знамена? Когда? Для кого? Где они‚ наши баррикады? Куда бежать, в кого стрелять?
Тот высунул голову из тулупа‚ в первый раз взглянул с интересом.
– Не знаю‚ не знаю‚ – сказал задумчиво. – Мне что? Я отсижусь. У меня под тулупом еще доха. Теплая. Мехом наружу.
А старик продолжил:
– Хорошо тем‚ кто начинал жизнь в начале века. В годы первые его‚ в годы десятые‚ двадцатые на худой конец. Они начинали с надеждой: весь век впереди‚ неиспробованный‚ незахватанный‚ непопользованный.
– Ну-ну‚ – сказал тот с удовольствием.
– Плохо тем‚ кто заканчивает жизнь в конце века‚ в годы его последние. Этот век не оправдал наших надежд‚ или мы не оправдали‚ а новый век не для нас.
Одинокий человек вышел уже из тулупа‚ встал перед ним‚
– Где она‚ наша минута? Мы пропускаем ее‚ по лености не заметив. Где оно‚ наше знамя? Мы используем его – скатеркой на столике‚ салфеточкой на буфете. Знаете‚ что я вам скажу? Мы не получились. Мы не получились‚ и это теперь надолго.
– Браво‚ – сказал одинокий человек. – Умри – лучше не скажешь!
И тогда он спросил напоследок‚ сегодняшний старик-инвалид:
– Для кого мы сеем? – спросил он. – Что прорастает? За всё в жизни надо платить‚ это я принимаю‚ но только кому?
А тот взгромоздил на себя геликон‚ взял старика за руку:
– Идем. Тебе я доверюсь. Каждый человек – бомба замедленного действия‚ но тебе я доверюсь‚ и будь что будет!
Они вышли из клетчатого пальто и зашагали по ситцевому многоцветью‚ с косогора в ложбину‚ из ложбины в овраг‚ из оврага на новый косогор‚ и травы мягко проминались под ногами‚ а потом распрямлялись‚ не оставляя следов. Они шли ходко‚ размашисто‚ без устали‚ но последний подъем был особенно крут‚ и тут уж они задохнулись на полдороге‚ остановились отдышаться‚ а одинокий человек сказал просто:
– Теперь смотри.
И они шагнули на косогор.
Лес рук стоял на равнине. Гигантских‚ по локоть‚ рук‚ что вздымались из земли с молчаливой мольбой к небу. Будто пальмы росли посреди песков‚ стройные гладкоствольные пальмы с ладонями-верхушками‚ с разросшимися ветвями-пальцами‚ но не висели на них плоды-кокосы‚ не гомозились птицы в листве‚ не журчал под корнями прохладный родник. Лишь роса блестела на ладонях‚ крупными каплями роса‚ и было вокруг тихо.
– Прорастает всё‚ – сказал одинокий человек. – Ты только сей.
И с удовольствием облизал мундштук геликона.
...могилы хранят покой... та-ра-ра...
А он уже бежал с косогора‚ сегодняшний старик–инвалид‚ огромными шагами-скачками‚ размахивая руками‚ теряя равновесие‚ падая на подставленный протез‚ а потом рухнул плашмя‚ перекрутился через голову‚ кубарем покатился по травяному многоцветью до первого ствола-преграды. И лежал там лицом к небу‚ щекой к теплой‚ прогретой коре: пульсация соков в стволах‚ как пульсация крови в висках.
Лес рук – не устрашит ли будущие поколения?
Лес рук – может‚ кого-нибудь образумит?
Линии жизни на ладонях дерев, тонкие‚ обрывистые‚ уязвимые...
Просвистело пугающе с высоты на землю. Проревело трубно. Прогремело обвально. Зависла бомба на тонкой резиночке‚ над разинутой пастью геликона: одно от нее прикрытие – табличка "Нельзя".
– Как же ты здесь живешь?..
А тот застенчиво:
– Что делать? Тут мой косогор. Тут хоть играть можно. "Тихо вокруг. Это герои спят"...
И заиграл дальше‚ медленными и печальными вздохами-толчками.
И тогда он угадал‚ сегодняшний старик‚ что сейчас будет взрыв. Кожей угадал‚ порами‚ необъяснимым звериным чутьем. Один шанс отвести беду: размотать знамя‚ отмахнуть свободно‚ перенести огонь на себя...
– Нет‚ – сразу сказал он‚ и лишь потом только понял‚ что же такое сказал.
Прошлое не задавишь в себе.
Лопнула истертая резиночка.
Скользнула бомба внутрь геликона.
Охнули потрясенные окрестности.
Где ты теперь‚ долгожданный одиночка? Куда подевался? В какой прячешься невидимости с геликоном и косогором? Какие поезда просвистывают мимо?