Не прошло и жизни
Шрифт:
Я у вас.
Последняя
Минуточка‚
Прощай‚
Прощай‚
Анюточка.
Бом-бом-бом!
Зыбило пруд. Морщило гладь. Ежило размытые пятна. Колыхалась на неспокойной воде долбленая лодочка-однодеревка‚ челн-перевертыш‚ как гроб без крышки. Легким ветерком подгоняло его к берегу‚ к темной громаде ресторана‚ словно просился он обратно‚ к живым. Тогда его отпихивали багром.
Она подходила медленно‚ сторожко‚ шаг за шагом‚ тянула голову‚ маленькая и напуганная‚ заглядывала в лица‚
– Здравствуйте‚ – а вот и вы. Здравствуйте‚ вас не узнать. Здравствуйте‚ не виделись с прошлых похорон. А вы чей родственник? – здравствуйте.
Они догнали ее‚ три старика‚ попросили дружно:
– Идем с нами. Мы тебя принимаем.
А она:
– Где можно встретиться в наше время? Только на похоронах. Чтобы собрать всех вместе‚ кто-то должен пожертвовать жизнью.
Подходил величественный распорядитель с крепом на рукаве‚ почтительно склонял голову:
– Теперь вы.
– Нет‚ – говорила. – Еще рано. Жизнь впереди.
Но толпа расступалась безмолвно.
– А ты кто такой? – оскалился завтрашний старик.
– Я артист‚ – отвечал распорядитель. – Из соседнего театра. Наш коллектив взял шефство над этой церемонией.
– Ты трагик?
– Не сказал бы.
– Комик?
– Не посмел бы. Но всё‚ что я делаю‚ я делаю красиво.
Она поднималась на возвышение‚ ступенька за ступенькой‚ старея и уставая под каждый шаг‚ а сверху уже спускался прежний плакальщик‚ зареванный и засморканный вдовец‚ и хор стариков у подножия выводил торжественно‚ слаженной академической капеллой:
Сладко попито‚
Поедено‚
Похожено.
Вволю корушки
Без хлебушка
Погложено...
– Три минуты‚ – предупредил распорядитель.
Зависала высоко над водой помешавшаяся от горя старуха с распущенными волосами‚ черную шаль волочила по полу‚ бренчала браслетами на сухом запястье‚ трясла без отдыха седой головой‚ а глаза молодые‚ в глазах боль‚ глаза не смирились еще со старым своим телом.
– Я какая была? Я такая была. Поторопила свое счастье.
Подплыл‚ покачиваясь‚ гроб-однодеревка‚ прокружился замедленно‚ тюкнулся легонько о берег‚ как напомнил о себе.
И опять его отпихнули багром.
"...здравствуй‚ милый. Навеки теперь здравствуй!
Давно не писала тебе‚ а куда писать? Давно не кричала‚ а чего кричать? Давно не молила‚ не принимала тебя: некому уделить жизнь.
Что мне досталось? Годы несеяные.
Что мне осталось? Песок в кулаке.
Не наелась за жизнь. Не напилась. Не начувствовалась.
Хотела ребенка от тебя. Хотела ребенка для себя. Хотела пройти с тобой девочкой‚ девушкой‚ женщиной: тут‚ у воды‚ назначенный мне предел.
Ставлю свечи по прошлому. Зажигаю лампадки. Окуриваюсь дымком воспоминаний. Идти к тебе‚ идти за тобой‚ где взять силы?
Время пересчитывать постельное белье..."
– Всё‚ – объявил распорядитель. – Заканчивайте.
Строились внизу старики перелетным клином. Выравнивали
– Но пора уже идти отсюда‚ – сообщил тихий голос‚ совесть бульваров‚ запинаясь от волнения на чужих словах. – Мне – чтобы умереть‚ вам – чтобы жить‚ а что из этого лучше‚ никому неведомо‚ кроме Бога.
Черная машина гуднула настойчиво. Впервые во весь голос. И челн-перевертыш‚ словно подгадал‚ снова подплыл к берегу.
– Прости‚ – как оттолкнула багром. – Не могу быть оставленной. Не хочу быть покинутой. Тебе умереть‚ чтобы мне жить. Чтобы было кого оплакивать оставшиеся годы.
Она отправится завтра на кладбище‚ подберет камень с портретом‚ имя и фамилию‚ и будет ходить на могилу‚ ухаживать‚ грустить по ушедшему. Потом ее подловят хозяева этой могилы‚ пораженные обилием цветов‚ усмотрят намек‚ укоризну‚ корысть‚ их прежнюю интимную связь‚ пригрозят и поскандалят. Тогда она поменяет место. Новая могила‚ новое имя-сюжет. Без сюжета ей не прожить. Не спрятаться от себя. И будет жить долго‚ невозможно долго‚ и переживет нелюбимого мужчину‚ что перестанет‚ наконец‚ домогаться ее ночами‚ поставит ему камень без портрета‚ станет ухаживать теперь за двумя могилами‚ а в памяти всё сольется‚ перепутается: не разберешь напоследок‚ с кем жизнь прожита.
– Сука ты‚ – скажет на это Беба-давалка.
– Все вы хороши‚ – скажет на это Фима-дурак.
И пожалеет обеих на скрипучей тахте.
Она опускалась задумчиво‚ грациозно‚ изящно приподняв подол‚ выставив наружу маленькую ножку‚ молодея от ступеньки к ступеньке‚ а внизу ее встречал пораженный распорядитель с пластмассовой слезой на щеке.
– Нет слов‚ – говорил. – Триумф перевоплощения. Эффект сопереживания. Театр провокативного действия на подъеме.
Она ему даже не ответила. С дураком чего разговаривать? Вышла с бульвара‚ пошла наискосок по мостовой: глаза подозрительно сухие.
– Хочется кого-нибудь обидеть. Хочется. Хочется!
Шла она поперек движения‚ гордая‚ недоступная‚ соблазнительная‚ и таксисты притормаживали от восхищения‚ столбенели на пути дряхлые сластолюбцы‚ подсвистывали вослед неоперившиеся юнцы‚ сплевывали под ноги мужики небалованные.
Подошла к черной машине.
Оглянулась напоследок.
Застыли старики перелетным клином. И малое место пустовало незанятым‚ в самой его середине.
Подняла руку для прощания. Опустила‚ как передумала.
– Ничего мне вашего не надо‚ – гордо сказала в машину и нырнула внутрь‚ в предупредительно отпахнутую дверцу.
И черная машина унеслась прочь на недозволенной скорости...
5
...потянуло свежестью с близкой реки.
Острой‚ дразнящей свежестью незапруженных вод‚ что утекают легко и бездумно – приманкой для ослабевших душ.
На свежесть воды‚ на плеск струи‚ в скорое и блаженное освобождение убегали старики с бульвара нацеленным перелетным клином.