Не просто рассказы
Шрифт:
Через минуту «лучшее средство» покоилось у меня в тарелке. Не поверишь, более жёсткого, пересохшего, упругого, как кожаный ремень, лакомства я в жизни не видал! Но множество пар любопытных глаз уже уставилось со всех сторон.
Охо-хо. Пришлось, — а куда деваться! — изображая искушённого поросячьего сомелье, рискнуть зубными протезами и с деланной улыбкой жевать отвратительный хрящ. Повар, который лично принёс мне ухо, скорчил сочувственную мину и незаметно ухмылялся в усы. А остальные — вот она сила дурного примера! — немедля тоже потребовали деликатес.
Были присутствующие рады своему выбору или нет, осталось
«Ухо! Вот молодец! Видать, знаток».
Мужики поглядывали с завистью, а женщины с восторгом. Смесь восторга и зависти — это, скажу тебе по секрету, есть самый верный рецепт славы.
— Дурной славы, — расхохотался я.
— Слава не пахнет, — улыбнулся Яша.
МЕЛОДИЯ
Мелодия, как сахарный сироп, лилась плавно-плавно сквозь ветви деревьев, сквозь тишину, сквозь тепло летней ночи. Наполняя чистотой и откликаясь не в голове даже, а где-то в самом теле, глубоко внутри, и он чувствовал, что будет помнить её всю жизнь.
Подобных моментов не случалось много. И мысль о том, чтобы сохранить их в памяти, всегда приходила как-то сама-собой. Первый раз это случилось лет десять назад, в поезде. На безымянной станции неподалёку от Арзамаса. День очень жаркий, душный. Вагон остановился напротив разбитого сарая, дверь которого была распахнута, а в глубине виднелись дрова. Много-много сухих, потемневших, как темнеет дерево, пережившее зиму, искорёженных трещинами дров. А рядом стояли парень и девушка. Крепко прижавшись друг к другу, обнимаясь и целуясь. Они почти не двигались, замерев в этом поцелуе. Только ветер слегка шевелил подол её платья. Потом поезд двинулся дальше. Вот, собственно, всё, что он запомнил. Но картинку сопровождала твёрдая уверенность — она не забудется.
И не забылась. В другой раз…
— Странный он у тебя, — мужчина заговорил, не отводя глаз от костра. — Вроде как свой, а деньги взял.
— Он сейчас квартиру ремонтирует. Каждая копейка на счету.
— Ну и что. Брат подвёз сестру. Мог бы и не брать.
— У них, у таксистов, так принято. Они не могут пассажиров бесплатно возить.
Она отвечала не шевелясь, и тоже не отрываясь глядела на огонь. Только чуточку хмурилась и, произнося слова, наклоняла голову вперёд.
— Ну и взял бы поменьше, а не всю стоимость, если уж принято так. Или надо с родственников обязательно по полной?
— На севере люди другие. А тут так.
Мелодия стихла. Ночь сразу стала темнее. Треск поленьев в костре слышнее, а огонь ярче.
…в другой раз была Ирка. Он вернулся из армии и почти сразу же отправился в родную общагу. Застать там кого-то в выходной было вряд ли возможно, но хотелось пройти по старой липовой аллее, подышать студенческими воспоминаниями двухлетней давности. А весна! Деревья оделись в листву, потяжелели, да и густой запах сирени ещё висел в воздухе. И тут она. Как чёртик из табакерки. Выскочила, смеётся. Подбежала
— У меня билет на завтра уже. Может всё-таки поедем вместе? А то как-то не хорошо получается.
— Что не хорошо? Мне нужно с мамой побыть. Видишь сам, в саду работы полным-полно, а ей уже за семьдесят.
— Так ведь брат же есть. Пусть поможет.
— Он занят целыми днями. Таксует. Ему некогда.
— Ты говорила с ним?
— Сам же видел, когда тут говорить. Хорошо, что вообще его встретили. Случайно же.
— Но я один поеду и что? Что отцу с матерью сказать?
— Придумай что-нибудь. Или скажи как есть.
Вновь зазвучала мелодия. И мысли обоих куда-то понеслись, полетели. Мягкая музыка, душевная. Мотив неопределённый, но очень грустный-грустный.
…зачем они не забываются, эти случаи, думал он. Что в них особенного по сравнению со многими другими. Вон, сколько закатов красивых, облака бывают — глаз не оторвать, девчонки опять же. А тут дрова. Ладно, Ирка — понятно. Она, скорее всего, была влюблена в него по уши. Теперь мелодия. Жаль, если перестанут играть. Где они играют. Кто играет. Кажется, где-то выше по склону, тоже в саду.
— Поехали, а? — он тронул её за плечо.
Она не обернулась.
— Да билет уже всё равно не купить. Не успеть. Я приеду через две недели.
— Ну, как хочешь.
Музыка, наконец, стихла. Нет, не стихла. Оборвалась. И он вдруг ясно осознал, что чужой здесь. Совершенно чужой. В этом месте. В этот день и час. Костёр стрельнул искрой и осветил траву под ногами. Сухую. Как тень в кукольном театре.
ЕДИНОЖДЫ
— Что вы думаете о Швеции?
— Не знаю.
— Да, Швеция, она такая. Не знаешь что и думать.
Свет не давал заснуть. Приглушённый, сизый, он словно разливался вокруг масляными пятнами, и, как только Леон закрывал глаза, превращался в миллионы радужных оттенков, проникая сквозь веки. Свет напоминал табачный дым. Даже если не видишь его, едкий запах непременно даёт о себе знать. Запах чувствовался сейчас как никогда сильно. Запах этого самого сизого света. В голове пронеслось шальное: «Не может быть», — и воспоминания хлынули одно за другим…
Губы жены. Такие мягкие, такие зовущие. Она покрывала его лицо поцелуями, крепко обхватив ладонями затылок. И прижималась к нему всё сильнее и сильнее, и шептала ласковые слова. Резко откидывая голову назад, оглядывала лицо полными слёз глазами. И снова приникала губами, словно измученная жаждой, и целовала, целовала, целовала… оставляя на щеках едва ощутимые следы солёной влаги.
Влага становилась тёплой, нестерпимо тёплой и стекала по щекам. Капала вниз, на пол, и расползалась там лужей горячей липкой крови. На её поверхности отплясывали ядовитые блики всё того же сизого цвета, а края, будто полчища насекомых, видимые с огромной высоты, медленно крались по серебристой поверхности…