Не считая собаки
Шрифт:
Бейн подал священнику шляпу, и тот удалился.
– Могла бы попрощаться с преподобным мистером Арбитиджем, – упрекнула миссис Меринг Тосси, и мое предположение лопнуло, как мыльный пузырь.
– Профессор Преддик, по крайней мере на моего перламутрового пучеглазого рюкина вы должны взглянуть, – не утерпел полковник. – Бейн, где фонарь? Неповторимая окраска…
– А-а-ай! – раздалось с кушетки.
– Что такое? – встрепенулся Теренс, и все разом обернулись на французские двери, словно ожидая еще одного явления призраков.
– Что, тетушка? – Верити потянулась
– Там! – Миссис Меринг театральным жестом указала на Сирила, гревшегося у очага. – Кто впустил это кошмарное создание?
Сирил оскорбленно поднялся.
– Я… я впустил. – Теренс кинулся к Сирилу и ухватил его за ошейник.
– Это Сирил, – объяснила Верити. – Пес мистера Сент-Трейвиса.
К несчастью, именно в этот момент собачья натура Сирила взяла верх, а может, на него, как и на всех нас, подействовала миссис Меринг, но он энергично отряхнулся, шлепая мясистыми брылями.
– Фу, паршивый пес! – вскричала миссис Меринг, закрываясь руками, хотя Сирил находился на другом конце комнаты. – Бейн, выдворите его немедленно!
Бейн шагнул вперед, и у меня мелькнуло страшное подозрение: вдруг перед нами серийный питомцеубийца?
– Я его выведу, – предложил я.
– Нет, я сам. Сирил, пойдем, – позвал Теренс.
Сирил, судя по изумленному взгляду, решил, что ослышался.
– Искренне прошу прощения. – Теренс потянул бульдога за ошейник. – Он был с нами в лодке, когда та перевернулась, и…
– Бейн, проводите мистера Сент-Трейвиса на конюшню. Прочь! – скомандовала миссис Меринг Сирилу, и тот пулей вылетел за дверь, а следом за ним Теренс.
– Несносной собаченции сделали ата-та, и теперь нам нечего бояться, да, сладусечка Жужу? – проворковала Тосси.
– Нет, это уже слишком! – Миссис Меринг картинно приложила руку ко лбу.
– Вот, возьмите. – Верити сунула ей под нос флакончик. – Я с радостью провожу мистера Генри в его комнату.
– Верити! – пристыдила ее миссис Меринг тоном, не оставляющим сомнений в родстве с леди Шрапнелл. – В этом нет совершенно никакой нужды.
– Да, мэм, – стушевалась Верити и пошла звать дворецкого, ловко подбирая юбку, чтобы не задеть подолом когтистые ножки столика и ажурную подставку под аспидистру. Дойдя до сонетки, она шепнула мне вполголоса: «Рада вас видеть. Очень беспокоилась».
– Я… – начал я таким же полушепотом.
– Отведи меня наверх, Тосси, – попросила миссис Меринг. – Я ужасно переутомилась. Верити, пусть Бейн принесет мне ромашкового чаю. А ты, Мейсел, не морочь профессору голову своей рыбой.
Появившаяся в разгар выдачи распоряжений Колин тоже получила свое – проводить меня в комнату.
– Да, мэм.
Она обозначила реверанс и повела меня на второй этаж, задержавшись у подножия лестницы, чтобы зажечь лампу.
Принцип «не переусердствуй», похоже, еще не ввели в обиход. Вдоль лестницы сплошняком шли портреты меринговских предков в золоченых рамах – галуны, брыжи, галифе, доспехи, – а по коридору выстроились стойка для зонтов, бюст Дарвина, большой папоротник и статуя Лаокоона, обвитого огромной змеей.
Дойдя
– Ваша комната, сэр, – объявила она. Из-за акцента «сэр» прозвучал как «сорр».
Комната оказалась не такой заставленной, как гостиная. Всего-навсего кровать, умывальник, ночной столик, деревянный стул, кресло с цветочной обивкой, комод, зеркало и огромный гардероб, занимающий целую стену (что к лучшему, поскольку рисунок на обоях представлял собой сплошь увитую пышным голубым вьюном решетку).
Горничная поставила лампу на ночной столик и, метнувшись на другой конец комнаты, взяла с умывальника кувшин.
– Сейчас горяченькой налью, сорр.
Она выскочила, а я принялся осматриваться. Викторианцы, очевидно, исповедовали принцип «Господь кроется в накидках». Кровать пряталась под покрывалом, поверх которого, в свою очередь, был наброшен ажурный, вязанный крючком плед; на трюмо и комоде белели подстеленные под вазы с букетами сухих цветов льняные дорожки с вязаной каймой, а ночной столик укрывала шаль в «огурцы» с вязаной салфеточкой поверх.
Вязаные чехлы имелись даже у туалетных принадлежностей на трюмо. Я вытащил их и начал изучать, надеясь, что они зададут меньше загадок, чем кухонная утварь. Нет, вроде ничего страшного, обычные щетки, а вот и помазок, и кружка с мылом. На кафедре двадцатого века мы обычно делали перед перебросками долговременную депиляцию, чтобы не возиться с допотопными средствами для бритья, и я тоже сделал перед отправкой на барахолки, но на все мое пребывание здесь ее не хватит. В 1888 году уже изобрели бритвенный станок?
Ответ я получил, вызволив из вязаного чехольчика эмалированный футляр: в нем лежали две опасные бритвы с ручкой из слоновой кости. На вид – идеальное орудие убийства.
В дверь постучали. Я открыл, и вошла горничная, сгибаясь под тяжестью кувшина почти с нее саму размером.
– Горяченькая, сорр, – объявила она, ставя кувшин и приседая в книксене. – Если еще что понадобится, звонок туточки.
Она неопределенно махнула в сторону свисавшей над кроватью длинной ленты, вышитой фиалками. Хорошо, что я видел, как Тосси дергала за сонетку, иначе принял бы ленту за украшение.
– Спасибо, Колин.
Горничная замялась, скомкав реверанс.
– Извиняюсь, сорр, – теребя в руках край передника, уточнила она, – только я Джейн.
– Вот как? Простите, должно быть, я недопонял. Я думал, вас зовут Колин.
Она замялась еще больше.
– Нет, сорр, Джейн, сорр.
– Что ж, тогда «спасибо, Джейн».
– Доброй ночи, сорр, – облегченно выдохнула она и, еще раз присев в торопливом книксене, вышла, затворяя за собой дверь.
Я почти благоговейно смотрел на кровать, не веря, что наконец получу то, ради чего, собственно, и прибыл в викторианскую эпоху, – здоровый сон. Неслыханная удача! Мягкая постель, теплое одеяло, благословенные объятия Морфея. Никаких каменистых берегов, дождя и поисков пропавших кошек. Никаких барахолок, епископских пеньков и леди Шрапнелл.