Не сотвори себе кумира
Шрифт:
В течение месяца я вместе с другими рабочими ходил на отделку дома на Малой Охте, а в середине декабря весь коллектив участка вместе с конторой выехал на станцию, что севернее Кандалакши.
В стороне от станции силами заключенных строился аэродром. Нашему коллективу было дано задание: за пять месяцев построить городок из сборных элементов для будущей летной части. На подготовленных летом столбах-фундаментах нам предстояло собрать и отделать под жилье два десятка стандартных щитовых домов. Они представляли собой длинные бараки с коридорами посредине, куда выходили все двери комнат и печные топки.
Вскоре после приезда мне пришлось пережить несколько
– Ваша фамилия? — спросил он, когда я вошел.
– Ефимов.
Начальник выбрал из кучки новых паспортов мой, развернул его и стал внимательно проверять. Это меня насторожило, а сердце вдруг защемило и повело куда-то вниз… И вероятно, я совсем изменился в лице, когда начальник ни с того ни с сего выдвинул средний ящик стола и, не вынимая оттуда, стал не спеша листать какой-то большой список и внимательно просматривать одну из его страниц… "Список беглых… Сверяет данные моего паспорта с данными в списке?" — промелькнуло у меня в голове. Минута, пока он смотрел этот список, показалась мне вечностью. Меня прошиб холодный пот, однако я старался держать себя спокойно, будучи абсолютно уверенным, что данные в паспорте не совпадут со сведениями, полученными из моего лагерного формуляра.
– Распишитесь вот здесь в получении, — наконец сказал начальник.
Когда он вручил мне драгоценную книжечку с местной пропиской и я повернулся к выходу, меня основательно качнуло, и, не схватись я за дверную скобу, начальник наверняка заметил бы, что со мною что-то неладное. Не знаю, что было бы дальше, если б он заметил. Настроение мое было в те минуты хуже, чем то, с каким я уходил из милиции в Шилке. Еще много дней спустя я не мог прийти в себя от пережитого страха…
А между тем сезонная наша жизнь текла своим чередом. Днем — работа на несильном морозце, кое-какая закуска в обеденный перерыв, а поздним вечером — обед и отдых. Под общежитие и контору был занят один из двух ранее собранных домов. В комнатах, убого обставленных самодельными скамейками и столами, жили по семь-восемь человек, спали на знакомых мне двухъярусных нарах "вагонной" системы. На бытовые условия никто не сетовал, понимая, что они временные. К тому же и заработок здесь, не в пример ленинградскому, был значительно выше — платили по полярному, почти вдвойне. Это важное обстоятельство в известной степени смягчало и наши трудности: в зимние месяцы мы работали при свете неярких фонарей, скудно освещавших рабочие места. Сборные детали и стеновые щиты зачастую надо было раскапывать из-под глубокого снега.
Городок авиаторов строился справа от линии железной дороги, а летное поле — слева. Лагерь заключенных находился от нас довольно далеко. Из-за темноты и занятости мы ни разу не видели ни лагеря, ни аэродрома: своей работы было по горло. Еще в первые дни на общем собрании мы взяли обязательство закончить работы на месяц раньше, с тем чтобы Первое мая 1941 года отпраздновать в Ленинграде. Самый характер стройки, как и спешность ее, красноречиво подтверждал, что страна готовилась к возможной войне. Как видно, у Генштаба мало было веры в мирный договор с фашистской Германией.
Строительство
Глава семнадцатая
Не может сын глядеть спокойно
На горе матери родной,
Не будет гражданин достойный
К отчизне холоден душой.
Н. А. Некрасов
В солнечный воскресный день 22 июня, гуляя в парке культуры и отдыха имени Кирова, я услышал о вероломном нападении Германии, а в понедельник, пойдя с утра на призывной пункт в Александро-Невскую лавру, я уже не вернулся оттуда. Всех живущих по общежитиям не выпустили даже проститься с родными — прощались через ограду. Я был зачислен рядовым в 172-й медсанбат 122-й стрелковой дивизии, а ночью наш поезд, состоявший из теплушек и платформ с вооружением, уже мчался на север, откуда мы вернулись менее двух месяцев назад.
Двойные нары в теплушках были такими же, как и в 1937 году. У многих новобранцев, в том числе и у меня, с собой не было даже узелка с самым необходимым. Не оказалось и денег — на сборный пункт все явились спозаранку, позабыв обо всем на свете.
Но все были в приподнятом настроении.
– Подумаешь, трагедия: зарплаты не получили! Женам больше достанется, семьи попользуются, — резонно говорил сорокалетний мой сосед по нарам, когда я, выбросив в окно коробку из-под "Беломора", сказал ему, что еду без копейки денег и закурил последнюю папиросу.
– Ладно, потерпи денек, — сказал другой новобранец. — Завтра или послезавтра будем в своей части и получим казенный табачок.
Иные, напичканные лозунгами о войне на чужой территории или побывавшие в занятых нами прибалтийских и финских городах в минувшую кампанию, самоуверенно говорили:
– Через два дня на трофеи будем жить! Про свое барахло никто и не вспомнит, — чужого будет много
На таких "героев" смотрели косо и недоверчиво, чувствуя, что едем мы не на легкую прогулку, а на трудную и затяжную войну…
Привезли нас на место только на четвертые сутки. По пути, на каждой крупной станции, нас опережали поезда с танками и артиллерией, броневиками и ящиками с боеприпасами, и мы пропускали их, выжидая с тоской и неприкрытой завистью на запасных путях: когда же освободится дорога для нашей "боевой" единицы? Впрочем, пополнение медсанбата занимало только один вагон. В остальных были приписные пехотинцы других частей Карельского и Северного фронтов.
На станции Кемь нас догнал и остановился рядом очередной состав с платформами, тесно загруженными танками и зенитными пушками. Веселые танкисты млели от жары в своих толстых шлемах и распахнутых кожанках. Они сидели или стояли у своих машин, нагретых июньским солнцем, и от безделья с хрустом грызли сухари, запивая водой из фляжек. С обеих сторон слышались шутки и обмен мужскими любезностями.