Не сотвори себе кумира
Шрифт:
Весь мой путь по тайге, редколесью и сопкам был трудным и, как мне казалось, безнадежным. Коварное ограбление лишило меня веры в благополучный исход, между тем я все шел и шел, медленно, но все дальше и дальше отдаляясь от лагеря, держась все время юго-запада. В те дни я еще не представлял, сколько на моем пути встретится добрых и отзывчивых людей, среди которых отогреется и оттает от обиды и горя сердце.
Однажды под вечер, спускаясь в очередной распадок меж сопок, я почувствовал тяжелый, тошнотворный запах, какой бывает от гниения мертвого крота или иного зверя или птицы, не раз виденных нами в жаркую пору лета на лесной дороге. Но то бывал запах мимолетный, быстротечный, здесь же он был сильный и стойкий, до удушья насытивший недвижимый воздух. "Что
Какая-то необъяснимая сила влекла меня в сторону запаха, и я боком заскользил по склону. Чем ниже я спускался к подошве сопки, тем гуще становились заросли и тем тошнотворнее был устоявшийся, будто спрессованный спертый воздух. Склон стал отложе, а заросли гуще. Вдруг они расступились, и я оказался на небольшой полянке, освещенной предвечерним солнцем. И почти сразу же увидел на земле человека. Я испугался и отпрянул, но нестерпимый смрад приковал меня к месту: ведь это мертвец! Я выпустил чемодан и, преодолевая удушье, подошел ближе. Человек лежал вниз лицом, раскинув руки, как будто его кто-то толкнул в спину и он так и не поднялся. Я увидел страшную работу времени. Лохмотья лагерной гимнастерки едва держались на остове трупа, обжимая темные провалы грудной клетки и позвоночник. Меж изношенных ботинок и вздернутых полуистлевших брюк проглядывали белеющие кости голени. Череп был покрыт присохшими черными волосами, кепка валялась рядом. Из коротких рукавов гимнастерки высовывались кости скрюченных пальцев, вцепившихся в траву. Над этими тленными остатками все еще роились редкие тяжелые жирные мухи, перелетая с места на место, а вокруг трупа копошились жуки и белые черви, с ненасытной жадностью уничтожая последний материальный след человека.
Я со страхом стал пятиться назад, не в силах оторваться от мрачной картины разложения и тлена. Запах гниющего тела преследовал меня еще долго. Кто он? Отчего и когда умер? Вероятно, такой же, как я, несчастный беглец, потерявший дорогу и силы и умерший здесь безвестно. Неужели он мог заблудиться? Нет, заблудиться он не мог. Очевидно, долго шел, оголодал и обессилел. А может быть, его поразил какой-нибудь недуг и он умер от мучительных болей? Никто этого не узнает…
К полудню пятого дня я взобрался на самый высокий, как мне казалось, хребет и с его вершины увидел верстах в десяти, в горячем солнечном мареве, очертания далекого города, редкие дымки заводских труб и отблески светлых зданий. Это был, несомненно, город Сковородино — цель моего пути из тайги. Но я не обрадовался, а, скорее, перепугался, потому что этот город мог стать и концом моего путешествия, вместо того чтобы быть его началом. Что мне даст этот незнакомый райцентр с небольшим числом жителей, где местные власти знают всех наперечет? В таком городе можно только отсиживаться, не выходя днем на улицу, а выбраться из него без денег и верных друзей, увы, невозможно. У меня как раз и не было ни денег, ни друзей. Не было никаких перспектив, кроме одной: явиться в милицию с повинной.
Эта мысль еще более окрепла, когда, уже в сумерках, я подходил по лесной дороге к окраинам города и наткнулся на "объект" работы заключенных. Здесь что-то строилось: был виден котлован и траншеи под фундаменты. Тут же в сторонке стоял переносной горн с кучкой каменного угля на земле. Он мне напомнил о Коле Савенко…
Уже в потемках я выбрался по незастроенной улице к ее населенной части. Наружного освещения я не заметил, да оно мне не особенно и требовалось. Увидев скамейку против одиноко стоявшего деревянного домика с двумя светящимися окнами, я присел на минуту для передышки перед прыжком в неизвестность.
Сердце стучало тревожно, а в голове все те же мрачные мысли о полной безнадежности моего положения. Что же делать теперь в этом незнакомом городке? И вот я решил зайти в этот
Глава пятнадцатая
Свет не без добрых людей.
Поговорка
Итак, решение принято, но как тягостно его выполнять! Я поднял голову и посмотрел на темное, но уже прозвездившее небо, спокойное и молчаливое. Оно было таким же, каким я видел его ровно три года назад, в последнюю, позднюю августовскую ночь, когда прощался с родными на ступеньках крыльца, не зная о том, что долго не увижусь с ними, а затем медленно шел в окружении трех оперативников к ожидавшему за углом "черному ворону" — служебному автомобилю опричнины нашего времени…
Серпик луны рожками влево тогда стоял где-то выше и на другой стороне небосвода; та роковая ночь уже близилась к рассвету. Сегодня луна смотрела на меня так же безучастно, несмело поднявшись над горизонтом и как бы проверяя, давно ли потухла вечерняя заря. Что сулит мне эта ночь? Вот сейчас зайду в этот чужой дом, и какие-то незнакомые мне люди укажут путь до отделения милиции, а может быть, и отведут туда сами, чтобы я не успел передумать. А что тут можно еще придумать? Я, пожалуй, самый одинокий человек на всем белом свете! Даже посоветоваться не с кем.
Я медленно поднялся со скамейки и под тяжестью своего креста сделал несколько шагов к этому бревенчатому домику, стоящему на отшибе. Бесшумно поднявшись на крыльцо, я перевел дыхание и прислушался: в доме было тихо, как будто там никого и не было, хотя окна светились. Улица тоже была беззвучной и по-прежнему пустынной, только где-то над западной частью города виднелось зарево — отблеск освещенной товарной станции, и оттуда доносились приглушенные короткие гудки маневровых паровозов. Я толкнул незапертую дверь, вошел в прихожую, нашарил внутреннюю дверь и несмело постучал.
– Войдите, не заперто, — ответил спокойный мужской голос.
Я вошел и оказался в жилом, без переборок, помещении. Потускневшие неоклеенные стены просторной комнаты скрадывал свет неяркой лампочки, висевшей без абажура почти под самым потолком, обшитым вагонкой. У окна за столом сидел мужчина лет сорока в кителе железнодорожника с фонарем в руках. Он, видимо, чинил его. У противоположной от двери стены на топчане лежал второй мужчина в нижней сорочке и брюках. По казенной невзрачной обстановке я заключил, что попал в служебное помещение, что-то вроде дежурки.
– Добрый вечер, товарищи! — сиплым от волнения голосом сказал я и нерешительно опустил у ног свой баул.
– И вам так же, — повернув ко мне голову, ответил сидевший у стола, а второй лишь приподнял голову, мельком взглянув в мою сторону и что-то буркнув спросонья.
Я робко и растерянно переступил с ноги на ногу, удивленный такой встречей. Я думал, что каждый, кто меня увидит, сразу же заподозрит что-то неладное, — ведь этой всеобщей подозрительностью заражали наш народ в течение последнего пятилетия. Однако ничего подобного пока не было.
– А вы садитесь, в ногах правды нет, — продолжал между тем первый, подвигая ко мне ногой стоявшую рядом табуретку.
– Рассиживать мне у вас не придется, — ответил я, сделав робкий шаг к табуретке. — Я зашел лишь узнать, где тут у вас находится отделение милиции.
Первый уже более внимательно посмотрел на меня, повернувшись на табуретке в мою сторону и окидывая взглядом с головы до ног. Попробую нарисовать авто-, портрет. Перед ним стоял почти его ровесник выше среднего роста, с загорелым осунувшимся лицом, заросшим рыжеватой щетиной. На переносье — очки в темной оправе, из-за стекол смотрели настороженные глаза. Бушлат защитного цвета, темные брюки, пузырившиеся на коленках и обтерханные внизу, порыжевшие красноармейские ботинки… Видно, что человек пришел издалека и смертельно устал.