Не сотвори себе кумира
Шрифт:
Но разве этим Сибирь удивишь? Всяких бродяг перевидела она и ко всему привыкла.
– Что же с вами случилось? — уже заинтересованнее спросил он, оставив в покое свой фонарь. — Может быть, вам нужен врач, а не милиция? Вы, наверное, нездешний? Откуда в столь позднее время?
– Я бежал из концлагеря и несколько дней пробирался по тайге, пока не набрел на Сковородимо… Ведь я попал в Сковородино? — не переводя дыхания, выпалил я.
Услышав такие слова, оба они встрепенулись. Тот, что лежал, живо приподнялся, сел, сбросив ноги с топчана, и
– Да, это Сковородино, — не торопясь сказал первый. В его голосе мне послышалось участие. — Зачем же вам милиция, если удалось вырваться? Курите?
Я кивнул головой.
– Что же вы стоите?! Садитесь, пожалуйста! — Он достал с края стола початую пачку "Звезды" и протянул мне.
– Спасибо вам, но от пшеничных я отвык, курю махорку. — И я зашарил в своих карманах. Наступила пауза, решавшая многое в наших отношениях. Я наконец сел на табуретку, уже не торопясь достал из кармана кисет и лепесток газетной бумаги, стал сворачивать махорочную сигарету. А они молча курили, усваивая услышанное… Рассказывать им обо всем или нет? Какой-то внутренний голос подсказывал мне: не таись, откройся, перед тобой честные рабочие люди, они не сделают тебе зла… И, как бы поощряя мою откровенность, второй сунул ноги в ботинки, встал и спросил:
– И долго вы там находились?
– А какое сегодня число? — спросил я.
– Двадцать девятое…
– Если с тюрьмой, то выходит три года с неделей. Арестован двадцать второго августа тридцать седьмого.
Они переглянулись. Второй, заметно волнуясь, подошел ближе и нерешительно спросил:
– Из "врагов народа", значит?
– Угадали…
– Рисковый и смелый, видать… Убегать, однако, мало кому удавалось оттуда, — почти восхищенно сказал он и, прихватив от своего топчана табуретку, сел рядом с нами.
– Мне только непонятно, к чему же в милицию переться, коль ушли благополучно из этого ада? — спросил с удивлением первый.
И тогда я торопливо, без особых подробностей, рассказал им о себе: об аресте и следствии, о приговоре анонимной "тройки" и о трех годах каторги, в течение которых я написал три безответные жалобы.
– С одним хорошим напарником мы задумали побег еще полгода назад, но судьба нас разлучила совсем неожиданно. Его освободили. Это было еще в лагере на станции Ерофей Павлович. А потом с небольшой группой меня перевели в лагерь Большой Невер. Вот тут и появился напарник Синицын, с которым мы и уговорились бежать. Но он меня предал в последнюю минуту. — И я рассказал им, как это все произошло. И о краже скопленных на дорогу денег.
Меня слушали, почти не дыша.
– Нет изводу подлецам и негодяям! — с сердцем воскликнул первый, когда я закончил. Он встал и заходил по комнате, густо дымя уже второй папиросой.
– Как же вы, неглупый по всему человек, могли связаться с таким пройдохой? — возмущался второй, раздавив окурок в крышке из-под леденцов, служившей взамен пепельницы.
– Видимо,
Но разве легко разгадать человека, его нутро, да еще в заключении, где каждый замкнут в самом себе! — оправдывался я, отмечая, как удивительно идет беседа и какой отклик рождает она у этих двух незнакомых мне людей.
– Да, правильно говорят: простота-то хуже воровства. Вперед наука, — покачал головой второй, потирая щетинистый подбородок широкой ладонью.
А первый между тем зашел в угол, отгороженный высоким дощатым щитом, как ширмой, и забряцал там чайником. Я услышал, как он черпал воду и лил ее в чайник, потом подкачал и зажег примус.
– Ладно, мужики, — сказал он, возвращаясь, — что случилось, того уж не исправить. Теперь надо обмозговать, как наладить вам дорогу дальше. Откуда сами-то?
– Из-под Ленинграда.
– Дорога дальняя, ничего не скажешь, — сокрушенно заметил он и задумался.
– А я так смекаю, что добираться ему нужно пока на порожняке, — заговорил второй. — Он идет отсюда ходко и задерживается только при сменах паровозных бригад или для пополнения воды. Другого не придумаешь…
– Порожняк порожняком, это подойдет, но без денег ему все равно не обойтись, — заметил первый, шаря по своим многочисленным карманам.
– А вы все же раздевайтесь, — обратился ко мне второй. — Чайком побалуемся, да и бороду вам поскоблить не помешает.
– Почти неделю не брился…
– Оно и видно, что не вчера… Раздевайтесь, теперь уж вам торопиться особенно незачем. — И он поднялся и пошел к висевшему на глухой стене шкафчику за чайной посудой, в то время как первый протянул мне красную тридцатирублевую кредитку:
– Возьмите вот, на первый случай, — смущенно сказал он. — И рад бы помочь побольше, да нечем, получка вот-вот…
Я взволнованно вскочил с места и запротестовал:
– Зачем же еще это! Ведь вы сами не богачи, не надо мне!
– Ладно, ладно! Мы все же близко от дома и перебьемся как-нибудь, а ваш путь далекий, и каждый рубль пригодится. — Он встал, поймал мою правую ладонь, положил в нее деньги и пожал ее с чувством. — Берите на счастье, не краденое, трудовое… А теперь скидывайте бушлат! Вон и чайник закипел, сейчас мы и чаек заварим. — И он быстро прошел за щит.
Второй в это время накрывал на стол: нарезал пшеничного хлеба, поставил песок и сливочное масло на блюдечке, очистил от кожуры несколько картошин и покрошил их в видавшую виды алюминиевую миску.
– Только огурца соленого и не хватает да чарки водки, — пошутил он, вытряхивая в картошку последние капли постного масла из бутылки.
А я, стянув наконец с плеч свой бушлат и повесив его на гвоздь у косяка двери, разбирался в своем бауле, выкладывая на край стола свои дорожные припасы. Вынул и лагерный хлеб, от одной из паек которого была выщипана добрая половина.
– А это зачем? — сказал второй, показывая глазами на мое продовольствие. — Думаете, не хватит того, что на столе?..