Не сотвори себе кумира
Шрифт:
– Да вот так, — потупясь ответил он и, немного помолчав, добавил:- Безнадежное наше дело, никуда нам не уйти — поймают.
– Нет, ты это серьезно или в шутку? — уже придя в себя, спросил я и приблизился к нему вплотную.
– Конечно, серьезно… Ну далеко ли мы уйдем, даже если нам хватит денег и продовольствия? Сейчас отпускная пора, все пассажирские поезда на запад переполнены, и никаких билетов нам не купить. А как без билетов ехать, да к тому же и без документов, если нам даже и удастся попасть ночью на поезд? При первом же контроле нас ссадят, а в худшем случае передадут милиции. И это конец.
Я не
– Кому повезет, тот и с колокольни прыгнет и не разобьется. А я верю, что нам повезет… В тесноте еще и лучше ехать. Какого же черта ты раньше не отказался, трус ты несчастный? Держать камень за пазухой до последней минуты… Что я буду делать один? Ведь я мог бы найти другого напарника, понадежнее тебя! Ах ты подлец! Ах ты подлец, — твердил я, не находя других слов.
С ненавистью и презрением, смешанным с отчаянием, я отшатнулся от него, как от чумы, словно боялся заразиться. Это был мой последний разговор с Синицыным, так бесчестно обманувшим меня и предавшим в последние часы.
Я работал, как и все, а в голове моей одна мысль сменяла другую: бежать или не бежать? Сегодня или в другой день? Если в другой, то когда, как, куда? Кроме этих вопросов мучил и другой: а как Синицын? Ведь из соучастника он теперь станет моим противником! Он может и открыть кому следует наш, а теперь только мой замысел. И это может привести к слежке за мной и даже к суровой изоляции. И тогда прости-прощай все мои помыслы о свободе…
Нет, надо уходить, и уходить сегодня же, не медля ни одного часа. Я почему-то был уверен, что сегодня он еще будет молчать, выжидать и гадать, что я буду делать. Но как уходить одному в глухую бездорожную тайгу? И куда теперь уходить, когда Синицын знает наш путь и сразу же наведет на след, который ему известен?
Уходить надо, но совершенно другим путем, и тут в уме сразу же стал развиваться новый план побега, таившийся где-то в подсознании. Путь этот лежал прямо по моей долине Доброй Надежды, до самого ее конца, где она делает глубокий поворот к югу. Надо было уйти в сопки и держать строго на юго-запад, к Сковородину или еще дальше…
А время между тем шло своим чередом. Покоса оставалось всего дня на три, но накошенной травы было много, и поэтому уже с одиннадцати часов большинство работяг перешли на ворошение и стогование. Наша бригада полностью занималась сгребанием валов.
Во второй половине дня пустяковый случай свел меня с человеком, которого раньше я знал только издали. Это был Виктор Волков, учитель истории из Свердловска, по виду скромница и мечтатель, а по разговорам — умный и отзывчивый человек. Был он чуть старше меня, выше ростом, но сутулился, как большинство учителей. Привлекало его лицо с большими, почти круглыми, лазурно-голубыми, добрыми глазами. Когда он улыбался, за толстыми губами выглядывали два ряда ровных белых зубов. Волков подошел ко мне и присел на копну сена, бросив на землю грабли.
– Курево у вас есть? — спросил он, внимательно приглядываясь ко мне, видимо заметив окаменелость моего лица.
– Закуривайте. — И я протянул ему банку с махоркой.
Мое настроение как бы передалось и ему, и он вдруг заговорил взволнованно и торопливо о том, как все ему давно осточертело, как тяжело и мучительно переживать незаслуженную кару, влачить это жалкое существование
– И давно бы я ушел без оглядки из этого "рая", — вдруг сказал он, — но нет верного и надежного спутника.
Его речь вначале я принял как провокацию, как попытку выведать мои тайные мысли. Я резко повернулся и в упор на него посмотрел. Нет, такое лицо и такой взгляд не могут принадлежать провокатору, не могут!
– Что вы так смотрите? В первый раз видите? — спросил он меня, поднимаясь с копны и беря грабли.
– Нет, не в первый, — ответил я и тоже встал на ноги. — И у меня нет желания заживо гнить здесь, но- что же делать…
Я замолчал: недалеко послышался голос Синицына, который хоть и издали, но наблюдал за мной. Равнодушно посмотрев на небо и по сторонам, я вдруг решился и спокойно и тихо, как о чем-то незначительном, сказал Волкову, не глядя на него:
– В следующий перерыв я к вам подойду покурить Рядом, а вы сядьте где-нибудь в сторонке.
– Ладно, — ответил он, что-то почуяв, и пошел. В течение почти двух часов, пока не было перерыва, гадал, привлечь Волкова разделить мой план или нет, тетя я сразу же, как только давеча он заговорил со мной, почему-то поверил ему, и у меня потеплело на душе.
Когда я подошел к нему, у меня уже было твердое намерение открыть ему все, чем бы это ни кончилось.
– Пойдем со мной! — сказал я, перейдя на "ты", передавая ему банку с табаком и бумагой.
– Куда? — оглянулся он, не поняв моего вопрос;
– Да не ищи, то место не здесь, — сказал я. — Пойдем отсюда совсем, из лагеря.
– Как это пойдем? — Он даже растерялся от неожиданности и позабыл о куреве. — Когда? Ведь надо время, на подготовку.
– У меня все готово.
И я рассказал ему коротко о плане ухода из лагеря измене Синицына.
– Первая ночная поверка у нас будет в двенадцать, часов, когда уже все спят. Минут через двадцать поел этой поверки, когда охранники уйдут в свою избу и все лагере затихнет, я выхожу из барака и прячусь за самый первый стог сена. Вечером я покажу тебе его. За этил, стогом я буду ждать не более десяти минут, после чего ухожу один и меня в темноте будет трудно найти. Постарайся угадать и застать вовремя, чтобы не искать темноте и не подавать голоса. Не забудь обзавестись парой горбушек. Да уж и адрес свой домашний скажи на всякий случай, — добавил я.
Он все понял и как будто расцвел.
– Ладно, друг, если счастье нам улыбнется, мы будем побратимы до смерти. Я этого никогда не забуду
До вечера мы с ним больше не встречались, боясь вызвать подозрение у Синицына, к которому у меня каждым часом росли презрение и дикая ненависть.
Надо сказать, что система нашей охраны сводилась следующему: утром, после подъема, была общая поверка всех зэков без исключения — подконвойный он ил расконвоирован. Затем до десяти вечера нас для это, цели уже не собирали, так как считалось, что днем м" на глазах у часовых, хотя, признаться, за это время я видел их всего раза два. После отбоя, в десять вечера, проверка проводилась через каждые два часа дежурившей с парой охранников. Они заходили в барак и при свете своего фонаря пересчитывали спящих. И так в каждом бараке. Закончив обход, они уходили в свое помещение до следующей поверки.