Не удивительно, что Его называют Спасителем
Шрифт:
решительный и дерзкий. Утром удавился на собственном ремне, и тело его, раскачивающееся на дереве, заслоняет утреннее солнце.
Никто не остался в стороне. Никто.
Нельзя не считаться с колоссальной значимостью казни Назаретянина. Видите, на
перекрестке спорят женщины? Не сомневайтесь, предмет спора - Назаретянин. А те
две на базаре? Они тоже говорят о том, кто сам себя объявил Мессией. А
бесчисленные паломники, что собираются в Иерусалиме на Пасху? Они вернутся
домой
каждого своё мнение. Каждый принимает ту или другую сторону. По такому вопросу, как этот, нельзя оставаться нейтральным. Равнодушие? Только не на этот раз. Либо на
той, либо на другой стороне. Всем приходится выбирать.
Выбирали и они.
На каждого хитрого каиафу был свой никодим. На каждого циничного ирода был
свой сомневающийся пилат. На каждого болтуна-обманщика был тот, кто ищет
правду. На каждого предателя-иуду был свой верный иоанн.
В распятии было то, что заставило каждого присутствующего либо шагнуть
вперед, либо отпрянуть. Оно притягивало и отталкивало одновременно.
И сегодня, 2000 лет спустя, происходит то же. Оно - водораздел. Вы либо на той, либо на другой стороне. Необходимо сделать выбор. Мы можем относится к кресту
по-разному. Мы можем изучать его историю. Мы можем изучать его теологию. Мы
можем размышлять о его пророчествах. Но единственное, что мы не можем сделать, так это равнодушно пройти мимо него... Нельзя колебаться. Крест в своём абсурдном
великолепии не допускает этого. Господь, будучи дивно милостив, всё же не позволяет
колебаться.
А вы, на чьей стороне?
Лица в толпе
Люди приходят к кресту либо случайно, либо сознательно сделав выбор.
Волнующие истории рассказывают те, для кого это произошло случайно.
I
Возьмём, например, Малхоса. Как слуга первосвященника, в тот день он выполнял
только свои обязанности. Та облава в Саду была бы последней в его жизни, не
отстранись он вовремя. Света факела хватило, чтобы он успел увидеть блеск клинка.
Взмах и... Малхос отклоняется назад как раз настолько, чтобы спасти свою шею, но не
ухо. И вот Пётр получает выговор, Малхос - исцеляющее прикосновение, а событие
становится историей.
25
То есть историей для каждого, кроме Малхоса. Не будь окровавленного пятна на
плаще, разве он мог бы проснуться на следующее утро и рассказывать о кошмаре той
ночи? Некоторые полагают, что позже, в Иерусалиме, Малхос был среди принявших
Христа. Мы не знаем об этом наверняка, но можем быть уверены в одном: с той ночи
Малхос никогда
плотнике, воскресшем из мёртвых. Нет, обычно он изо всех сил дёргал себя за ухо и
убеждался в том, что всё возможно.
II
Это произошло слишком быстро. Только что Варавва находился в камере в
ожидании смертной казни, коротая время за игрой в «крестики и нолики» на грязных
стенах камеры - и вот он уже на свободе, прищуривается, глядя на яркое солнце.
– «Иди, ты свободен»
– «Что?» - Варавва поскрёб бороду.
– «Ты свободен. Вместо тебя они потребовали Назаретянина».
Варавва часто олицетворяется с человечеством, и это справедливо. Во многом он
похож на нас: заключенный, получивший свободу только, потому что кто-то, кого он
никогда в жизни не видел, занял его место.
Но мне кажется, что Варавва в каком-то смысле, вероятно, был более сметливым
малым, чем мы.
Насколько мне известно, он принял свою неожиданную свободу как она есть, т.е.
как незаслуженный дар. Кто-то подарил ему то, что сохранило его жизнь. Он схватил и
не задавал вопросы. Навряд ли можно представить себе, чтобы он выкинул какой-
нибудь из наших фокусов. Мы же, принимая свободный дар, пытаемся отработать его, проанализировать его и заплатить за него вместо того, чтобы просто сказать
«спасибо», приняв его.
Вероятно, покажется нелепым, но труднее всего - принять спасение из милости. В
нас живёт то, что противиться свободному Божьему дару. Что-то вроде фатальной
повинности создавать законы, системы и правила, сделающие нас «достойными» дара.
Почему мы так поступаем? Я вижу только одну причину. Принять милость -
означает принять её необходимость, а большинство из нас не любит делать этого.
Принять милость, кроме того, означает, что мы понимаем своё отчаяние, но
большинству слишком не хочется признавать и это.
Варавва же понял всё лучше других. Поэтому приговорённый к смерти без какой-
либо надежды на помилование, он и не собирался артачится при дарованной отсрочке
наказания. Может быть, он не понял милости и уж наверняка не заслужил её, но
отказываться не собирался. Возможно, мы бы правильно поступили, поняв, что
затруднительные положения, в которых мы оказываемся, не слишком отличаются от
случая с Вараввой. Мы тоже заключенные без единого шанса на апелляцию. Но то, почему некоторые предпочитают оставаться в тюрьме, когда открылась дверь
камеры, является тайной, достойной, чтобы над ней хорошенько подумали.
III