Не уверен – не умирай! Записки нейрохирурга

Рудич Павел

А еще через два месяца Костя попал уже в гематологию с дебютом миелолейкоза, который, несмотря на все медицинские усилия, свел его в могилу. Были по этому поводу длительные разбирательства и пересуды. Как же в самом деле: произвели во время всех Костиных злоключений бесчисленное количество анализов, а заболевание крови – не диагностировали! Но сколько мы ни анализировали старые истории болезни и стекла с мазками Костиной крови, указаний на возможный лейкоз – не обнаружили.

Через год после смерти Кости, пришел ко мне домой его отец с бутылкой водки:

– Извини, –

говорит, – что не коньяк, но поминают всегда водкой. Давай выпьем и помиримся!

– А мы – ссорились?

– А то! Мы ведь все бумаги на тебя для прокуратуры подготовили, но я сказал: «П. К. – человек!» Уважаю, хоть ты нашего Костю и загубил! Не бзди! Не будем мы никуда писать. Проехали.

Что делать? Выпили, помянули.

Но мать Кости при встрече старается на меня не смотреть и не здоровается.

Anamnesis vitae

В Кабарде, в Заюково, жил легендарный целитель Адам. Лечил он не лекарствами, а словом, советами. У дверей его полуразвалившегося дома всегда толпились люди.

Однажды к Адаму пришла чета супругов. Оба они были очень толстыми. К Адаму они обратились в надежде похудеть. Адам посмотрел на них, горько улыбнулся и сказал, что не о том они беспокоятся, и что через полгода один из супругов умрет. На вопрос «кто?» он ничего не ответил и занялся следующим больным.

Через год эти люди вновь обратились к Адаму, уже с претензиями:

– Прошел год, но мы оба живы и здоровы!

– А что вы хотели год назад? – сказал Адам. – Посмотрите на себя!

За год любящие супруги, ожидая неминуемой смерти одного из них, извелись так, что страшно похудели.

I

Мой хороший знакомый и коллега (назовем его Борода) долгое время жил холостяком. Привычки он имел соответствующие. Все они были связаны с неумеренным употреблением алкоголя и женщин. Но в душе Борода был человеком домашним и тяготеющим к семейному уюту. Поэтому рестораны и прочий казенный общепит он не жаловал и все пьянки-гулянки праздновал по-семейному, у себя на квартире.

Естественно, что такое его счастье огорчало многих, а пуще всего – соседей. Они неустанно направляли кляузные эпистолы во все внутренние органы нашего города с требованиями покарать вертопраха. Мол, громкая музыка до утра, на лестнице от перегара не продохнуть и диваном Борода скрипит так, что два подъезда с ритма сбиваются.

Конечно, куда им, убогим, поспеть за Бородой! Он ведь, в самом деле, имел черную разбойничью бороду, зверский сверкающий взгляд и неутомимость секс-машины с электрическим приводом. Женщины постоянно теряли у него на дому головы и прочие предметы интимного туалета. О том, что Борода шизофреник, тогда никто не догадывался.

Кляузы доходили и до администрации больницы. Но Борода никогда похмельем не страдал,

всегда был собран, пунктуален и работоспособен. Поэтому в личную жизнь его начальство не считало необходимым вмешиваться и оставляло кляузы без последствий.

Соседям Борода мстил следующим образом. В теплую погоду, дождавшись, когда под его окнами соберутся погреться на солнышке соседские бабушки – старушки и мамки с колясками, Борода выставлял на подоконник открытого окна колонки проигрывателя и запускал на средней мощности, дабы децибелы не глушили кладбищенскую тоску, запиленный виниловый диск фирмы «Мелодия» с «похоронной» музыкой.

Особым успехом пользовался «Траурный марш» Фредерика Шопена, он же – Соната № 2, оп. 35, часть 3. Уже после первых рвущих душу тактов вступления старушки поспешно покидали насиженные места и отправлялись сочинять очередную коллективную жалобу на нашего меломана. Мамаши же с колясками, наоборот, усаживались поудобнее на нагретые бабкиными задами скамейки и закуривали: детишки под траурного Шопена и скорбного Мендельсона спали лучше, чем под надоевшие колыбельные типа «Спи моя радость, усни».

Приходившему вскоре участковому, Борода демонстрировал диск и декламировал:

– Поправьте меня, пожалуйста, если я неправ, но ни Шопена, ни Перселла, как мне кажется, у нас никто не запрещал! Я, видите ли, люблю эту музыку и слушаю ее строго после семи и до двадцати двух. Какие могут быть претензии?!

Участковый, проконсультировавшись в очередной раз по поводу своей эпилепсии и неизлечимой стервозности жены («А нет ли у нее психического заболевания?»), уходил писать рапорт о том, что меры к нарушителю приняты.

II

Удалить некоторые опухоли мозга так же просто, как из торта под названием «Киевский» удалить орехи, сохранив при этом все кондиции торта: форму, кремовые завитки, коржи и так далее. Словом, это должен быть все тот же киевский торт, но без орехов. Вот и мозг надо лишать опухоли так, что бы все структуры его сохранялись и были работоспособными.

В тот день мы с Бородой как раз отковыривали такую опухоль, примостившуюся на основании мозга, в самой середине куста из мозговых артерий и вен. На пятом часу операции, когда стало совершенно ясно, что мы не сможем удалить опухоль целиком, Борода сказал, тыча наконечником аспиратора в опухолевый узел:

– Вот тут, за углом, всегда такой бардак! Шумно и плохо пахнет.

– Шутки шутишь? Ты, Михаил, лучше суши тщательнее! Видишь, сопливет на полвторого! Деятель! Пахнет ему! Не нюхай.

– Что мне – «нюхать»! У меня самого точно такая же опухоль. Уже в нос проросла, и запахи я не чувствую…

– С чем тебя и поздравляю! Только ты уж определись: «воняет» или «запахи не чувствую»! И давай-давай, не спи! Завтра, кстати, приходи на работу пораньше. Мы с тобой вдвоем остаемся: Нифантий себе отпуск продлил. Из Крыма он, хрен старый, выбраться не может. Каждый год одно и то же! И Мария на три дня отпросилась. Свекровь у нее умерла. Отпустил. Нельзя же девушке такой праздник испортить!