Не валяй дурака, Америка…

Артемьев Юрий

— Я не убивал. Это всё он.

— На колени!

— Что?

— Встань на колени! А руки держи так, чтобы я их видел!

— Хорошо!

— Кто ещё знает про закопанных детей?

— М-м… Отец…

— Твой отец?

— Нет. Отец Джозеф.

— Сколько там всего закопано трупов?

— Точно не знаю… Больше десяти, наверное…

— Не хочешь написать чистосердечное признание?

— Моя мама… Она не перенесёт такого позора.

— Она что, не знает, что у вас с Фицпатриком была любовь?

— Она догадывалась…

Она ругала меня и заставляла молиться. Посылала на исповедь к…

— Ну, конечно же, к преподобному отцу Джозефу…

— Д-да… Он ей сказал, что я покаялся во всех своих грехах.

— А скажи мне, Ленни! Как я смогу найти этого вашего Джозефа одного и в тихом укромном месте?

— Только в его церкви…

— Это я и так знал. А где он живёт?

— Дом рядом с церковью…

— Ясно… Так я понял, что ты не хочешь, чтобы твоя мама узнала про все твои грехи?

— Н-нет… Не делай этого, пожалуйста!

— Тогда, ты должен поступить так же, как и твой друг Фицпатрик. Убей себя!

— Но это же грех…

— Всего лишь ещё один грех в твоей жизни… Грехом больше, грехом меньше. Дорога в рай для тебя уже давно была закрыта…

— Но отец Джозеф сказал…

— Этот прислужник Сатаны? Содомит совращающий маленьких мальчиков? И ты думаешь, что из его рта льётся истинное слово божье, а не гадкие помои?

Наоборот, убив себя, ты спасёшь свою маму. Она будет тебя жалеть, но никто ей не скажет, что её сын был гомосексуалистом и убийцей детей.

— Я же не убивал…

— Ты был пособником убийцы, а это одно и то же…

— Но я не хочу умирать…

— Тогда я сейчас тебя прострелю ногу, а потом вызову полицию и расскажу всё про вас. И про затраханных и убитых детей, и про то, как ты помогал закапывать трупы. И, кстати, Дэн, сказал, что это ты убил мистера Смита.

— Нет. Это они. Это всё они. Я не убивал.

— А хочешь, я помогу тебе?

— Как?

— Ты возьмёшь в руку свой револьвер, а на курок нажму я. Тогда ты не станешь самоубийцей, и у тебя останется последний шанс покаявшись перед богом, попасть не в ад, где тебя будут варить в смоле, а в райские кущи…

— Я не хочу умирать…

— Другого шанса я тебе не дам, Ленни. Считаю до трёх… Один…

— Я согласен… Только маме не говори, пожалуйста!

— Не скажу. — ответил я, нажимая на курок револьвера пальцем Каллахана.

* * *

Как романтично… Один повесился оттого, что из-за него погиб человек, а другой застрелился у его ног. Идиллия… Картина маслом… Пидарасы.

20 августа. 1974 год.

США. Штат Миссури. Колумбия. Городская больница.

В больницу я поехал на машине. Там я нашёл в приёмном отделении Марию. Она сидела с заплаканными глазами и молчала… Я попытался с ней поговорить,

но она смотрела на меня невидящим взглядом и молчала. И это было страшно…

— Не трогайте её! — посоветовала мне женщина в форме медсестры. — У неё нервный срыв. И возможно помутнение рассудка. Доктор Эпштейн уже вызвал психиатра, чтобы тот осмотрел её.

— А я могу увидеть девушку? Ту, что сгорела на пожаре…

— Она в морге… А вы ей кто?

— Друг. Просто друг…

— Вообще-то у нас… Только родственники… — медсестра посмотрела на обезумевшую Марию, и решительно сказала. — Пойдёмте! Я Вас провожу… Только, пожалуйста, не рассказывайте потом никому.

— Никому! — повторил я вслед за ней.

И мы пошли…

Коридоры, лестницы и снова коридоры… Железные двери, за которыми царил холод и мёртвое спокойствие.

По своей работе в прошлой жизни, мне частенько приходилось бывать в подобных заведениях. Видел я трупы людей в разном виде. И раздутые после долгого нахождения в воде, и высохшие, как мумия. А ещё по частям… Но это всё была работа, и никаких особых эмоций она не вызывала. Человек ко всему привыкает.

Эмоции возникают, когда приходишь в морг, чтобы увидеть может быть в последний раз близких и родных тебе людей. Я схоронил отца и мать… Старшая сестру, погибшую под колёсами машины… А ещё… Одну свою близкую подругу. Она умерла от рака не дожив и до сорока лет…

Ну, а теперь вот… Лолита. Колумбийская девчонка и боевая подруга. Она недавно спасла мне жизнь, и вот сама лежит на холодном металлическом столе… Ожоги на её теле уже выглядят бледными. А лицо всё такое же… Оно не пострадало от огня. Сильно обожжены руки, ладонями которых она закрыла лицо… Сами собой у меня по щекам потекли слёзы.

— Нам пора уходить! — сказала медсестра.

Я нагнулся и поцеловал мёртвую девушку в губы. Но, увы… Мы не в сказке о мёртвой принцессе, которую поцелуй может вернуть к жизни. Смерть — это билет в один конец…

Хотя… Судя по нам с Лёшкой — это совсем не так. Может и Лолите тоже повезёт, и она окажется в другом мире, в другом теле… Дай бог ей удачного перерождения.

— Прощай, Лолита!

— По документам она — Хуанита.

— Для меня она всегда была — Лолита… Спасибо Вам, что позволили проститься с ней.

— А ты разве не придёшь на похороны?

— Я должен уехать…

— Куда?

— В Нью-Йорк. Я должен быть там через два дня…

Ни в какой Нью-Йорк я конечно же не собирался, но зачем об этом знать кому-то постороннему…

Я покинул прохладу морга, и сев в машину отправился за оружием. Марии я сейчас помочь ничем не смогу. Пусть уж медики ей занимаются. А я заберу свои железки и свалю из этого города. Негостеприимный он какой-то, как оказалось.

Главное не забыть перед отъездом зайти в церковь. Поставить свечку за упокой невинно убиенной души Марии де лос Долорес Диаз.