Не верь глазам своим
Шрифт:
— Я в пустыне, на мёртвой земле, я взываю к тебе, моё сердце так хочет тебя. Я хочу о секрете забыть, я так хочу с тобою быть, тебя любить. Семь дней я не сплю, мои мысли к тебе, моё сердце с тобой… — Лайла слышит через строчку. Её собственное сердце так громко стучит в ушах, что виски ломит от напряжения. В альбоме эта песня на английском, но сегодня он поёт её так, чтобы девушка поняла каждое слово. И новый смысл открывается с каждой проглоченной фразой. Это все для нее. Это все о ней.
Каждая песня, каждая строчка, каждая музыкальная фраза — все о ней. Она вспоминает их работу
— Теперь вы понимаете, почему я так поступил, милая? Вы любите его. И вы должны его простить… Он вас обидел, но ваша любовь сильнее этой обиды. Судя по тому, что вижу я, он искренен и открыт, и сейчас, кажется, бесстрашен в своей исповеди… Вы навсегда останетесь в этом моменте, если не дадите ему шанс… — голос Николя успокаивал и утешал, и Лайле подумалось, что он озвучивает то, что говорит её душа.
— Спасибо, Никки… Ты ведь останешься со мной? Ты будешь со мной? — она не открывает глаз, но столько тревоги слышится в её голосе, что мужчина наклоняется ещё ближе, чтобы его ответ не утонул в грохоте следующей мелодии.
— Всегда…
В этот момент на сцене происходит заминка. Слишком долго отбивается ритм, и барабанщик не прекращает стучать по инструменту. Певец у микрофона замер, и Лайла открывает глаза, чтобы увидеть, как взгляд Джея, взгляд Генри направлен прямо на них. Он резко вдыхает.
Джей берет микрофон и уходит вглубь сцены. Музыканты переглядываются, не понимая, что делать дальше. Постепенно только ударник сохраняет бьющий теперь по ушам ритм, импровизируя, добавляя новые звуки, развлекая публику, пока певец стоит спиной к залу где-то вдалеке. Гитарист задаёт ноту и просит у зрителей одобрения, басист подключается, постепенно слышатся аплодисменты, клавишник умело поддерживает импровизацию, срывая новую волну хлопков.
Джей поворачивается, и музыка стихает, оставляя тихие перестукивания барабанов.
— Этот альбом называется «Бесстрашный», — голос сдавленный и чужой. Не Джей, но и не Генри. — Знаете, говорят, что не боятся только дураки и безумцы. А я теперь знаю, что у любого человека может наступить момент, когда он проходит через точку невозврата. Когда больше нечего терять, страх уходит сам, — он кивает своей команде, и ритм снова приобретает уже узнаваемый темп.
— Ты любишь меня, но я мог навсегда упустить свой момент. Я бы мог отпустить тебя, глядя, как ты счастлива с другим, но я эгоист. Я бы отдал свой голос, чтобы увидеть нежность в твоих глазах, но не вижу тебя. Я вижу тебя лишь во снах, но даже там вина сжигает меня, словно пёс преисподней, — видимо
Лайла не заметила, как убрали фортепиано, она была слишком глубоко в себе, но теперь она не может даже моргнуть, не может не смотреть на сгорбленную фигуру Джея на сцене.
— Скажи мне, стоит ли делать вдох, стоит ли мне бороться за жизнь, или благостнее будет пропустить эти дни без тебя? Скажи, хочешь ли ты, чтобы я отпустил эту нить, связывающую нас, и простился с дыханием полной грудью? Скажи мне, сможешь ли ты дать мне мой воздух, или отбери его насовсем, но не играй так со мной.
Лайла понимает, что слова этой песни звучат иначе. Это предпоследняя песня в альбоме, в ней пелось о том, что надежда и вера способны дать силы сделать шаг. А вся последняя глава была об одной песне, где Джей пел о том, что стал бесстрашным и прыгнул в пропасть, чтобы потом взлететь, обретя крылья за спиной одним лишь словом своей возлюбленной. Ей очень нравились те слова… И ей нравились слова этой песни, но то, что сейчас поёт Джей… Почти говорит Джей… Почти поёт Генри… Это не те слова. Это стекло и рваные раны каждой строчкой. В ее книге не об этом. Это про жизнь. Про этот месяц без неё. Про этот вечер.
— Моя надежда… — его голос обрывается, и музыкальная фраза остаётся недопетой. — Боль пронзает моё горло, но это ничто по сравнению с огненными когтями Цербера, что терзают мою душу. Я сам обрек себя на это, и мне не жаль себя, ни секунды, но вина ядовитыми каплями разъедает нутро.
Звучит небольшой проигрыш, взгляд Джея направлен скорее в себя, чем в зрительный зал. Но на последних секундах он вперивает свой взгляд в глаза Лайлы, требовательно, умоляюще вглядываясь в застывшую на первом ряду фигуру:
— Мой друг сказал мне, что можно научиться жить без своей любви. Проживать каждый завтрашний день после предыдущего, заперев её в одном месте, сохранив там, как тайну, в сейфе. Так скажи мне, стоит ли мне делать этот вдох, — его голос снова ломается, оставляя музыку пустой, почти голой, — скажи мне, сможешь ли ты дать мне мой голос, чтобы я мог хотя бы сказать, как люблю тебя?
Он отрывает микрофон от своих губ. Лайла наблюдает, как с видимым усилием его грудная клетка раскрываются, чтобы дать лёгким кислород. Видимо, дальше должны были идти ещё строчки, но Джей молчит, а потом подносит микрофон ко рту и просто произносит, не беспокоясь сейчас о музыке и пении вообще:
— Чтобы я мог сказать, как мне жаль, дай мне шанс вымолить прощение, любовь моя…
И девушка одними губами произносит «да». Она снова плачет, но теперь сама смахивает слезу с ресниц. Джей рвано вдыхает, широко распахнув глаза, не веряще трясет головой и ловит решительный кивок, подтверждающий только что сказанное.
— Мои вера и надежда осветят темноту реалий, — звучит его пение уже в ритм. Эти слова знакомы, именно так пелось на их встречах. — Я умею мечтать, и все силы души я направлю на эту мечту. Мы уедем туда, где ночь робко встречает закат, и там будем вдвоём, я верю, я верю. Ты дала мне эту веру, любовь моя!