Не верь глазам своим
Шрифт:
Жасмин склонила голову и потянулась к парню, чтобы оказаться в его объятьях.
— Эй… Мы справимся! Моя вера в тебя безгранична!
— Твоя вера в меня намного больше, чем я в себя верю. — Она улыбнулась и прижалась к нему поближе. Этот странный малообщительный парень сделал для нее и ее расстройства за их недолгое знакомство больше, чем собственная мать. И смог понять ее лучше, чем лучшая подруга. У Лайлы сейчас такая аура, что даже радостными моментами с ней делиться не хочется. Она будто купается в собственном счастье. А сказать о чем-то неприятном даже язык не поворачивается. Клеман тоже вызывает противоречивые чувства. Он родной. Он лучший друг. Он счастлив. И ему, наконец, не до проблем Жасмин. Сейчас
— Ты должна осознавать полностью, что я не причиню тебе вреда. Не зависимо от того, что я буду делать, я не причиню тебе настоящего вреда или боли. Если тебе будет некомфортно или страшно, ты будешь говорить мне об этом. А я всегда буду тебя слышать. Понимаешь?
— Да. — Они сидели на кровати перед началом предложенного Эваном способа выговориться. Жасмин терялась в догадках о том, что будет происходить. Неужели просто сексом можно лечить ее эмоциональные качели? Ведь Эван же говорил, что что-то подобное они уже проходили в ее первый раз. И он, конечно, очень отличался от других их встреч. И ей уже не терпелось попробовать… — Да, я понимаю.
— Хорошо. Теперь самое главное — ты будешь постоянно говорить. То, что приходит на ум. То, что оказывается на языке. Не может быть неправильного ответа. Не может быть глупых, ошибочных высказываний. Для этого и нужно полное доверие. Не бойся говорить. Все, что угодно.
— Я понимаю. Понимаю.
— Не бойся. Слушай меня, мой голос. Я сейчас завяжу тебе глаза. Просто, чтобы ты не отвлекалась. Хорошо? — Жасмин кивнула. — Мне нужно, чтобы ты говорила.
— Да. Хорошо.
Эван аккуратно зафиксировал повязку на глазах, повернул ее спиной к себе и мягко положил руки на плечи. Поглаживая спину и руки, он спросил:
— Что больше всего тебя беспокоит прямо сейчас?
— Нетерпение. Я не знаю, что нам предстоит, но мне любопытно узнать. А еще страшно. Потому что я не могу и не хочу разговаривать о маме и моем расстройстве. И о моем будущем. — Руки Эвана обняли ее и стали расстегивать пуговицы на блузке. Потом спустились к ширинке и расстегнули и ее.
— Твоя мама тебя любит и дорожит тобой. Она совершила ошибку и, вероятно, признала ее. Ведь так? — Он ни на секунду не останавливался, раздевая ее, поглаживая ее руки и живот. Жасмин, как всегда, плавилась от его прикосновений. Ей хотелось откинуться на его спину, но Эван удерживал ее в строго вертикальном положении. Вдруг его руки замерли. И Жас поняла, что она молчит.
— Да. Она извинилась. Она сказала, что была неправа. Но мне от этого не легче. Мне было так плохо из-за нее. Столько лет… — дыхание девушки ускорилось. Слова с трудом выходили из ее рта. — Она ведь могла мне помочь… Но не стала… — Так приятно было чувствовать прикосновения парня, что она едва отдавала себе отчет в том, что говорит. Только отголоски боли в душе давали понять, что эта тема ее очень тревожит. — Обида душит меня. И я не могу свободно дышать.
— Ты могла бы попросить о помощи. Ты не сделала этого. Почему? — Эван уложил ее на кровать, лишив последних деталей одежды. Мягкие руки прикасались к спине, пояснице, ягодицам и бедрам, возвращаясь снова выше к плечам и шее. Легкие массажирующие касания возбуждали и согревали. А ароматное масло подгоняло сознание Жасмин к невесомости. Мысли будто пропитывались запахом иланг-иланга и чего-то солнечного. Руки вновь замерли. В мгновение стало холодно. Говорить становилось все сложнее, но не говорить она не могла, подгоняя жар, раскатывающийся по телу от рук Эвана.
— Я боялась показаться сумасшедшей. И не хотела напрягать ее. Когда в первый раз это случилось, мама только стала открыто встречаться с Лиз. У них уже было серьезно, и я не хотела, чтобы мама из-за меня была несчастна. Во второй раз это случилось за неделю до их свадьбы.
— И это только твои выводы и решения. Она в этом не виновата. Ты не дала ей шанса показать тебе, что ты важнее. На кого же ты обижаешься? — Массаж становился все более откровенным. Все более пламенные мысли одолевали голову, но как только она позволяла себе окунаться в эти мысли, руки замирали, и ей приходилось снова и снова сосредотачиваться на колких вопросах и выдавать болезненные ответы. И чем глубже она копалась в своей голове, тем сложнее ей было отвлекаться от того, что происходило с ее телом. Вопросы сменяли один другой, руки все чаще замирали. Внутренняя поверхность бедер горела от быстрых и четких движений. Большими пальцами Эван задевал уже влажное лоно, с каждым разом проникая все глубже и глубже. И чем сильнее пылала ее кожа, тем более ледяным казалось отсутствие рук, и пальцев, и губ.
— Перестань так глубоко уходить в прошлое. Вернись к сейчас. Об этом позже. Ты же хочешь расстаться со своей злостью. Так скажи мне, наконец, что является предметом твоей ярости…
Жасмин кричала и стонала. Ей казалось, что она балансирует на грани оргазма, потому что возбуждение уже так долго не отпускало ее, но и не достигало своего пика, в который напряжение, наконец, покинуло бы ее тело. Какой был вопрос? Ярость? Она ненавидела Джессику в тот момент, она хотела растоптать ее и физически, и морально! Стереть ее с лица земли, одновременно с этим показать, что она на самом деле такое — дешевое, жалкое, недостойное внимания Клемана.
— Ее грязный язык не должен касаться даже его имени. А она захотела уложить его в постель! Мразь! Ненавижу!
— Продолжай! Говори со мной! — Его пальцы двигались быстро, но недостаточно, чтобы она испытала оргазм.
— Ненавижу! Ненавижу! — Она очень старалась сформулировать мысль, но ей это не удавалось. Ягодицу внезапно обожгло огнем, а потом болью. Она замерла. Но не от того, что ей было неприятно. Ее шокировала собственная реакция на боль. Это отрезвило и помогло сосредоточиться, а острота возбуждения только возросла. Мысль пришла в холодное сознание, позволяя, наконец, снова говорить. Но Жасмин продолжала молчать. И ждать. Ждать еще этих хлестких ударов, расплывающихся по коже теплом и сотнями мелких искр. И не только ждать, но и хотеть их. И Эван не оставил ее желание без внимания. Шлепки ощущались как легкие опаляющие касания. И девушка в какой-то момент испугалась от чувства полета, будто тело парит над постелью. Ее губ коснулась улыбка, и она с облегчением выдохнула, будто сбрасывая с себя пелену молчания.
— Ненавижу свое бессилие. И свой страх. Я не знала, что не доверяю маме. Не знала, что боюсь, что она сочтет меня ненужной, если окажется, что я сдвинутая. Что я не чувствую уверенности в ней после… — Она снова потерялась в ощущениях, облизывая губы, сжимая кулаки. Все, что ей удавалось выговорить — это просьбы о долгожданной разрядке, мольбы о нем внутри себя, о большем. Снова почувствовалась боль — странная, острая, но уже почти желанная, приносящая чистоту мыслей и расслабление напряженных нервов.
— После развода с отцом… — Это стало откровением. Слезы полились из глаз сами, но рыдания не сотрясали тело. Оно все еще ожидало разрядки. — Я всего этого не знала. Пожалуйста, Эван, не могу больше. Ты мне нужен так! Мне необходимо чувствовать тебя внутри! Не мучай меня… — Жасмин бесстыдно хныкала, выпрашивая ласку, чувствуя в себе три пальца и понимая, что этого катастрофически мало. — Ты обещал, что не сделаешь мне плохо…
— Доверься мне. Тебе будет хорошо. Ты ведь понимаешь теперь, что злость на Анжелику вторична. Подумай об этом. — Его руки творили что-то невообразимое, заставляя ее сомневаться в каждой своей мысли, заставляя прилагать титанические усилия, чтобы высказать сформированные предложения.