Не верь, не бойся, не проси
Шрифт:
Самохин опустил руки и озабоченно посмотрел под ноги - не тлеет ли от окурка ворсистый ковер.
Федька осторожно взял из пепельницы сигару, сунул в рот, втягивая щеки, раскурил, косясь на полковника, а потом, сменив тон, поинтересовался неприязненно-властно.
– Чем обязан? Надеюсь вы, полковник, не забыли о такой мелочи, как ордер на обыск?
Смолинский вложил пистолет в деревянную кобуру на поясе, заверил Федю, махнув издалека сложенной небрежно бумажкой:
– Есть ордерок, есть, - потом, обернувшись к Самохину, поинтересовался строго: - А вы, гражданин, кто будете? Документы...
– Ладно, Коля. Не будем комедию ломать. Мы с Федей старые друганы, и он все равно догадается,
– Ах, ты, - задохнулся, изменившись в лице, Федька.
– Да ты... Ты понимаешь, Самохин, что тебе теперь, после такой подляны, не жить? Я тебя, падлу, везде достану...
– Понимаю, Федя, - скорбно подтвердил отставной майор.
– Я ж правила твоих игр знаю. Но и жить с тобой... Под такими, как ты... тоже нельзя.
Самохин с удовлетворением сознавал, что подцепил Федьку крепко. С таких крючков, да еще при личных счетах, которые есть у начальника РУБОПа Смолинского к старому уголовнику, не срываются. Не зря, значит, вспомнил он, Самохин, о пакетике опия-сырца, извлеченном из арбуза и ждавшем своего часа в пыльном пространстве под ванной, не зря "зарядил" этим пакетиком коробочку чая, презентованную только что Федьке. Не зря, склонившись на мгновение над трупом расстрелянного Щукина, успел-таки поменять револьверы. И теперь тот, из которого бабахнул дважды в умирающего от СПИДа пахана Новокрещенов, лежал в ящике Федькиного стола, и на рукоятке его любой дактилоскопист сразу же различит четкие отпечатки Фединых пальчиков...
– Понятых сюда, быстро!
– скомандовал Смолинский одному из бойцов, а второму указал на Федьку.
– Этого в наручники. И мордой на пол!
– Да ты охренел, мент!
– яростно прохрипел Чкаловский, поднимаясь с кресла.
– Да ты знаешь, с кем связался...
Он стремительно сунул правую руку во внутренний карман пиджака, и в этот миг хлестко вдарила короткая, в два патрона, автоматная очередь. Федькина голова лопнула, брызнула кровью на стены и стеллажи, на коллекционные коробочки с чаем, и в наступившей затем оглушающей тишине явственно послышался голос стрелявшего собровца.
– Во... Хотел припугнуть только...
Боец опустил дымящийся ствол, стянул с лица маску, открыв распаренную от жары и пота, растерянную физиономию, и Самохин узнал в нем контуженого старшину, с которым познакомился во время визита в РУБОП.
– Скворцов!
– рявкнул полковник.
– Дык... Автомат же короткоствольный... Я и не рассчитал. Хотел поверх головы шмальнуть. Да низковато взял. И прям в тыковку, - топчась растерянно, бормотал боец.
Смолинский махнул безнадежно рукой, подошел к Федьке.
Тот оплывал в кресле, подрагивал мелко в агонии, запрокинув разнесенную пулей голову, а правая рука его так и застряла где-то в глубине внутреннего кармана пиджака.
Полковник взялся за эту руку, вытянул бесцеремонно на свет. В сведенных смертельной судорогой пальцах убитого
– Удостоверение помощника депутата Государственной Думы господина Щукина. Вот оно, значит, как... Так что ты, Андреич, про револьвер-то говорил?
– В правом ящике стола.
Полковник пошарил в кармане просторных камуфляжных штанов, извлек мятый платок, выдвинул с его помощью ящик, достал револьвер, поднес к глазам, рассмотрел.
– Так из него, говоришь, Щукина грохнули?
– Угу, - буркнул Самохин. А потом, помолчав, спросил: - А почему не интересуешься, откуда я про то знаю?
– Знаешь и знаешь... Мало ли откуда? Земля слухами полнится, - пожал плечами Смолинский. Потом, вложив рукоятку револьвера в безвольно-пластичную, восковую уже Федькину руку, добавил: - Да это пока и неизвестно никому. Этот факт еще только предстоит выяснить. А сейчас, - он обвел взглядом Самохина и нескольких застывших поодаль собровцев, - расклад такой получается. Этот гражданин, - он брезгливо отер платком руку, которой касался трупа, и лишь потом указал на убитого.
– Этот гражданин задерживался нами на основании оперативной информации по подозрению в хранении оружия и наркотиков. При появлении сотрудников милиции попытался оказать вооруженное сопротивление. И был застрелен.
– Точно!
– восторженно подтвердил невзначай пальнувший по Федьке собровец.
– Он, гад, хотел дорого продать свою жизнь!
– А ты, Скворцов, пошел вон отсюда!
– сорвался Смолинский.
– Поедешь со следующей сменой в Чечню, там геройствовать будешь!
– и, остывая, обернулся к Самохину.
– Я сейчас, Андреич, дам команду, и тебя домой отвезут. Нечего тебе тут светиться. Если что - ты не при делах. Твоя фамилия нигде не всплывет... Про Новокрещенова-то слыхал?
– Да-а, - кивнул Самохин и указал на Федьку: - Его работа?
– Наверняка.
– Там парень был... Жмыхов. Из солдат-контрактников. Так вот, он Щукина не убивал.
– Ладно, понял, - Смолинский окликнул уходящего собровца.
– Скворцов! Прихвати с собой майора. Скажи моему водителю, пусть домой его отвезет, - и протянул руку.
– Ну, прощай, Андреич. Спасибо тебе за все.
– Взаимно, - сдержанно кивнул Самохин и, круто повернувшись, поспешил за поджидавшим его собровцем, прочь из пахнущего тюрьмой и смертью коттеджа.
Домой отставной майор попал лишь во втором часу ночи. В подъезд вошел уже еле-еле волоча ноги, цепляясь носками ботинок за ступени, поднимался по лестнице, запаленно, по-рыбьи дыша широко разинутым ртом. Но воздуха все равно не хватало. Впервые за последние дни напомнило о себе сердце, молотило судорожно не в груди, а где-то у горла, болело особенно жестоко, так, что левая рука немела до кончиков пальцев - мстило, наверное, за невнимание к себе, за то, что вообразил о своем здоровье бог знает что, скакал, как молодой, лекарства не пил...
Едва войдя в квартиру и сбросив у порога ботинки, прошел сразу на кухню, распахнул окно, впуская прохладу. Выдвинул рывком ящик стола, порылся там среди ножей, ложек и вилок, нашарил облатку с мелкими, ярко-красными горошинками нитроглицерина, сунул капсулу под язык, выждал, опустившись обессиленно на табурет, минуту-другую, но сердечная боль, вроде утихнув чуть, так и не отпустила совсем.
Самохин стянул с плеч пиджак, расстегнул ворот рубашки, потер пятерней потную грудь, сообразив обреченно: именно так описывают в популярных медицинских брошюрах первые симптомы инфаркта. Подумав, налил почти полный бокал холодной заварки из чайника и, морщась от вяжущей горечи во рту, выпил. Взял трясущимися руками сигарету, с трудом, сломав одну за другой три спички, прикурил.