Не введи во искушение
Шрифт:
Держали в тайне свои планы будущей войны и германский я австро-венгерский штабы Верховного командования.
Весь маневренный период предстоящей войны на Восточном фронте, по мысли воюющих сторон, должен был разворачиваться преимущественно на территории западной пограничной полосы Российской империи и сопредельных провинций Восточной Пруссии, Западной и Восточной Галиции.
Верховный главнокомандующий русской армии великий князь Николай Николаевич и начальник
В соответствии с разработанным планом развёртывались и силы. На Юго-Западный фронт прибыли четыре армии, в том числе 8-я генерала Брусилова. В состав её входила и Краоянская бригада, состоящая из 9-го и 10-го Донских казачьих полков.
Будучи опытным офицером, Краснов понял предполагаемый замысел российского Генерального штаба. На карте это выглядело заманчиво и оправданно. Но стратегия одной стороны подчас нарушается стратегическим планом другой...
Что касается стратегии Юго-Западного фронта, то наступление здесь русской армии должно было преследовать концентрическое движение всех войск фронта с целью окружения противника с обоих флангов.
Анализируя эту тактику, Пётр Николаевич понял: в российском Генеральном штабе исходят из превосходства сил русской армии. Ни генерал Янушевич, ни главнокомандующий великий князь Николай Николаевич не хотят признать, что Австрия подтягивает на этот фронт новые силы, в том числе перевозит из Сербии свою 2-ю армию.
Краснов пришёл к выводу, что его предполагаемый план вторжения 10-го Донского полка в тыл противника будет оправдан...
В тревожном ожидании прошла весна 1914 года.
К лету Краоянская бригада перебазировалась к городу Томашовке — на полпути от Замостья к австрийской границе.
Получив предписание, полковник Краснов отдал распоряжение готовиться к переходу. В кузницах застучали молоты: перековывали лошадей, перетягивали шины на бричках. Свёртывали и грузили на фуры полковой скарб, штабное имущество, казну. Отъехали лазаретные двуколки, за ними отправились походные полковые кухни.
Трубы возвестили построение, и на плацу в каре выстроились сотни. Раздалась команда «Смирно!», казаки замерли: знаменосец с помощником вынесли зачехлённый полковой стяг. Появился полковник Краснов, который, приветствуя, объехал строй. Последовала команда, и полк походным порядком выступил из Замостья. Предстояло преодолеть за сутки сто вёрст пути с четырёхчасовым ночным привалом.
Первый день выдался жаркий, припекало солнце, клубилась пыль. Казаки были при полной амуниции: пики, сабли, на спинах карабины.
Едва выехали из Замостья, как Сёмка сказал:
— На войну едем, Шандыба.
Промолчал Иван, да и о чём говорить? Неспроста вся бригада к границе тронулась. На душе тревожно. Что ждёт в бою? Раньше о том не думал, всё казалось обыденным. Воевали в прошлом, будут воевать и в будущем. Но
Иван и помыслить не смел, что его убить могут. Однако боязно, по коже мурашки ползают. Рука, удерживающая пику, делается влажной. Иван даже себе не хочет признаться, что ему страшно. А тут ещё Сёмка бубнит:
— Слышь, Шандыба, коли что случится, давай друг дружку держаться. Помнишь, урядник Пантелей сказал: «Войны, казаки не пужайтесь».
— Он, может, я не пужался, — вздохнул Иван, — вон Георгия заработал.
— А ты думаешь, Шандыба, я пужалась? Это попервой так. Война ведь казаку мать родна…
— У Стёпки Уса дед с Балканской войны медаль привёз. Похвалялся: сам генерал Скобелев нацепил.
— Мы, Шандыба, тоже рода казацкого. Может, и мы с крестами в Вёшки воротимся.
Стёпка Ус услышал, захохотал:
— И кура петухом поёт…
Вёрстах в тридцати за Томашовкой на краю леса полк остановили, велели разбить лагерь. Вырубили кустарник, доставили повзводно палатки, для господ офицеров отдельные, штабную, лазаретную, коновязи с навесами для коней, чтобы в ясли дождь не забивал я сено с ячменём не промокли. Для казака конь — святое дело. Сам пояс затяни, а коню сполна дай.
Поставили укрытие для полковой батареи. Задымили походные кухни.
Краснов лично наблюдал, как полк обустраивается. Особенно придирчив был к навесам для коней, хмурился, если замечал какое-то упущение.
У палатки, где разместился полковой оркестр, играли трубы, капельмейстер занимался с музыкантами.
Проверив, как несут службу дневальные, пройдясь по лагерю, Краснов выслушал доклад хорунжего Любимова о выставленных постах. Зашёл в штабную палатку, с начальником штаба склонился над картой. До границы оставалось вёрст пятьдесят.
— Валериан Дмитриевич, завтра мы будем на границе. Если уж нам велено сюда подтянутся, значит, на этом участке и войну примем. Давайте подумаем, что нам австрийцы готовят.
Начальник штаба кивнул:
— Да, Пётр Николаевич, скоро пушки ударят...
На рассвете на автомобиле выехали к границе. Краснов с начальником штаба позади, рядом с шофёром хорунжий Любимов. Ехали молча. Машина бежала по накатанной дороге, пофыркивая мотором.
— Хорошее дело — автомобиль, — сказал, нарушив тишину, начальник штаба.
— Хорошее. Но мне желаннее конь. — Краснов усмехнулся. — Помните, как у Лермонтова: «Конь же лихой не имеет цены...»
— Это в вас, Пётр Николаевич, кровь предков заговорила.
— Возможно... Мне редко доводилось бывать на Дону, дышать степным раздольем. Иногда ловило себя на том, что мне в жизни недостаёт Донщины. — Краснов снял фуражку, потёр лоб. — Знаете, о чём я подумал: закончится война, непременно уйду из армии и поселюсь на Дону. И не в столице Новочеркасске и не в пролетарском Ростове, а в какой-нибудь небольшой станице, чтобы река рядом и сады. По утрам сети заводишь, а в них сазан пудовый бьётся...